Разрыв
Шрифт:
Лицо ея было желто, брови хмурились, ротъ открылся. Ивалъ Карповичъ остановился чтобы пристальнй разглядть Аннушку: что въ ней такъ сильно напугало его ночью? — Но вки спящей задрожали, и весь ночной ужасъ сразу вернулся къ Тишенко; онъ выскочилъ на подъздъ, крпко захлопнулъ за собой дверь, и зашагалъ по тротуару, какъ будто убгая отъ злой погони.
На служб Иванъ Карповичъ работалъ старательно, какъ всегда. Когда часовая стрлка приблизилась къ тремъ, возвщая скорый конецъ присутствія, онъ подошелъ къ своему сослуживцу Туркину, тоже
— Ты гд обдаешь сегодня?
— У себя, въ «Азіи»… а что?
— Прими меня въ компанію, у меня дома обдъ не готовленъ.
— Послушай-ка, Иванъ Карповичъ, — спрашивалъ за обдомъ пріятеля Туркинъ, — или теб нездоровится? Молчишь, лицо у тебя зеленое, глаза какъ у Пугачева. Нервы что-ли? Такъ ты ихъ водочкой, водочкой.
Подъ вечеръ Туркинъ звонилъ у подъзда Тишенковой квартиры. Аннушка отворила ему.
— Что мн вралъ Тишенко? — подумалъ Туркинъ, — ничего въ ней нтъ особеннаго… такая же, какъ была.
— Ну-съ, Анна Васильевна, — бойко и развязно заговорилъ онъ, усаживаясь въ пальто и шляп на подоконник передней, — я къ вамъ отъ Ивана Карповича. Онъ вами очень недоволенъ. Не хорошо-съ, душа моя, очень не хорошо-съ. Иванъ Карповичъ поступаетъ съ вами по благородному, а вы вмсто того ему длаете разстройство. Ежели сказано вамъ: уходите, — значитъ, и надо итти, пока честью просятъ, а то можно и городового пригласить. Иванъ Карповичъ только шума не желаетъ, васъ жаля, — такъ вы это и цните! Забирайте свои пожитки и… это что-жъ должно обозначать?
Аннушка, не слушая Туркина, повернулась къ нему спиной и пошла во внутренніе покои. Туркинъ за нею. Онъ горячился, убждалъ, размахивалъ руками. Аннушка посмотрла на него, и онъ смутился и замолкъ.
— Не пойду… — услышалъ Туркинъ ея хриплый шопотъ.
— Чорть знаетъ, что такое! — разсуждалъ онъ, безпомощно стоя среди комнаты и постукивая цилиндромъ о колно.
— Что съ ней станешь….. будешь длать? Въ самомъ дл, чудная какая-то… ишь глядитъ! И впрямь за городовымъ не сходить-ли? Такъ скандалъ будетъ, до начальства дойдетъ… нтъ, ужъ это — мерси покорно! Ну ее совсмъ и съ Иванъ Карповичемъ! Своя рубашка ближе къ тлу! Пусть сами, какъ хотятъ такъ и справляются со своими глупостями.
— Ну, братъ, — сконфуженно говорилъ Туркинъ входя въ свой номеръ, гд давно поджидалъ его Тишенко за цлой батареей пивныхъ бутылокъ, — упрямится, твоя Меликтриса… и слушать не стала!..
Онъ разсказалъ, какъ было дло.
— По моему, одинъ теб способъ: возьми ты ее изморомъ. Номеръ у меня большой — живи… недлю-другую не покажешься, небось, не стерпитъ, уйдетъ… Да ты слушай, коли я говорю! Куда глядишь то? о чемъ думаешь?
Иванъ Карповичъ тупо посмотрлъ на Туркина.
— Это ты хорошо сдлалъ, — сказалъ онъ.
— Что?
— А вотъ… городового не надо…
Туркинъ вглядлся въ его красное лицо и воспаленные глаза, сосчиталъ пивныя бутылки на стол и свистнулъ.
— Однако, Иванъ Карловичъ, ты, кажется, здорово «того»…
— Скажи ты мн, Туркинъ, — тихо заговорилъ Тишенко, — что это у меня въ голов длается?.. Словно у меня тамъ жила лопнула со вчерашняго дня… Я помню, когда былъ мальчишкой, такъ пульсовую жилу себ перехватилъ. Кровь хлещетъ, порзъ саднетъ, а рука тяжолая — что каменная; столько изъ нея вытекаетъ, что кажется, ей бы легче длаться, а она наоборотъ, словно тяжелетъ пуда на два съ каждой минутой… Вотъ теперь у меня въ мозгу происходить какъ будто точь въ точь такая же штука… Съ тобою не бывало?
— Никогда. Съ какой стати? У меня, братъ. мозги легкіе. А теб вотъ что скажу: ложился бы ты спать… а то мелешь съ пива, невсть что!..
На завтра Иванъ Карповичъ на службу не пошелъ.
Туркинъ, вернувшись изъ должности, опять нашелъ пріятеля за пивомъ.
— Вторую полдюжину почали, — сообщилъ ему коридорный.
— Запилъ! — подумалъ Туркинъ, — скажите! я и не зналъ, что съ нимъ это бываетъ… Ну, пускай его пьетъ! Если человку мшать въ такомъ раз, - хуже: надо ему свой предлъ выдержать…
Для Ивана Карповича наступала третья безсонная ночь. Просыпаясь по временамъ, Туркинъ неизмнно видлъ, что Тишенко бродитъ по номеру, бормочетъ, что-то, потомъ подходитъ къ столу и пьетъ стаканъ за стаканомъ.
— Кончилъ-бы ты эту музыку, — уговаривалъ его Туркинъ на другой день за обдомъ, — право, нехорошо; на себя непохожъ сталъ, не спишь… смотри: развинтишься въ конецъ… ну, и передъ начальствомъ неловко…
Иванъ Карповичъ, не слушая Туркина, протиралъ себ глаза.
— Попало что-нибудь?
— Красное… — не отвчая на вопросъ, сказалъ онъ.
— Что «красное»?
— Такъ… все. Это у меня бываетъ. Вдругъ заболитъ около темени, вискамъ станетъ холодно, а на лбу горячо… очень непріятно!.. и, на что ни поглядишь, — все красное… мутное и красное… Потрешь глаза — проходитъ… Брысь, подлая! — крикнулъ онъ, сбрасывая на полъ вскочившую на диванъ кошку.
— За что ты ее? Это наша любимица… ее вся «Азія» холить, — упрекнулъ Туркинъ.
— Терпть не могу, когда всякая дрянь мечется подъ руку во время ды…
— Самъ же ты ее прикормилъ за эти дни, а ругаешься.
— Хочу и ругаюсь. Не твое дло. Избавь отъ замчаній… Туркинъ струсилъ: у Ивана Карповича губы были совсмъ блыя, а голосъ звучалъ громко, грубо и отрывисто… «Навязалъ я себ нещечко на шею! — подумалъ чиновникъ — пойти, провдать то, другое сокровище… авось надумалась, сговорчивй стала!
Но напрасно звонилъ онъ у Аннушки. Блдное лицо показалось на мгновенье въ окн передней и, окинувъ Туркина невнимательнымъ взоромъ, скрылось…
— А Иванъ Карповичъ уснули, — доложилъ Туркину коридорный, по возвращеніи его изъ неудачной экскурсіи. — Посл вашего ухода они все серчали… даже бутылку на полъ бросили и мн подмести не позволили… сами ругаются, а, промежду словъ, все этакъ глаза себ кулаками вытираютъ… а потомъ и задремали!..