Разум на пути к Истине
Шрифт:
Впрочем, оба заблуждения находят своих отцов далеко в истории. Личности многих королей были таковы, что, действительно, должны были возбудить в народах мысль о насильственном их ограничении. С другой стороны, мысль эта так срослась с понятиями некоторых народов о законности, что трудно было развивать одну, не укрепляя<?> другой.
<л. 12> Желать бумаги с написаниями на ней ограничений верховной власти, поддерживающимися спором враждующих партий, желать двух палат с борьбою противных интересов, желать необходимой оппозиции, стремящейся, по долгу своего положения, затруднять все действия правительства с целию самой захватить его вожжи, — это было бы совершенно безумным, потому что совершенно невозможным. Весь модный механизм англо-французских конституций прямо противен самой натуре словенских народов, исключая Польши и, может быть, некоторой <нрзб.> части Чехии. Словенские народы менее всех других способны увлекаться чужими формами или книжными теориями, противными их обычаям, потому не может быть ни малейшей вероятности, чтобы когда-нибудь Россия заразилась страстию иностранных конституций, особенно если внутри ее всеобщая законность вырастет из ее коренных потребностей и скрепится силою привычки и развитием одного общественного духа на всех ступенях гражданского устройства.
«Но этот самый общественный дух, — скажут люди, страдающие общею духобоязненностию, — этот развитый и проникнутый законностию дух народа не будет ли ограничением самовластия царского? Эта обычаем утвердившаяся законность не будет ли собственно русская конституция, только под другим именем и в других формах? Не будет ли она для России то же, что <л. 12 об.> английская для Англии, с тою только разницею, что возникнет незаметно и без переворотов и, следовательно, тем еще
На эти столь далеко боязливые опасения приверженцев вечного самовластия я могу отвечать только тою уверенностию, что то, чего они боятся, — эта конечная цель развития законности в России, где самодержавие само собою и заметно<?> исчезнет в твердости общего порядка, — не только не противно воле Самодержца русского, но, без малейшего сомнения, составляет самую главную мысль и постоянную цель всех его трудов и забот о благе и устройстве государственном. Эту уверенность мою подтвердят мне единодушно все те, кто сколько-нибудь уважают личность царскую, и, если двадцать генерал-адъютантов станут говорить мне противное, я сочту долгом не поверить им. Ибо то, что составляет благо России, не может не составлять главной цели ее Царя.
«Но известно, — скажут другие, — что для развития законности необходимо развитие общественного мнения, а для того и другого развитие некоторой гласности. Все это может быть весьма опасно и повести к беспорядкам».
<л. 13> Но почему же это известно, что беспорядки могут выйти именно оттого, что образуется законное общественное мнение? Какая опасность может произойти из гласности, когда она направлена не против правительства, но против тех же неустройств и беспорядков, с которыми враждует само правительство? «Оттого, — скажут они, — что мнение, сделавшись силою, может пойти и против правительства, что управлять им будут не чиновники, а литераторы, которые по натуре своей более склонны к обольстительным мечтаниям, чем к настоящему разумению дела».
Такое опасение по-видимому весьма благовидно, но в действительности оно совершенно неосновательно. Общество тем способнее увлечься литературными фразами, чем менее в нем развит общественный смысл. Литература в самом деле никогда не подымала народы к бунту, но только иногда давала им в руки знамя, когда они поднимались другими побуждениями; и, когда не умели ясно сознать причин своего восстания, она давала слово для крику. Побуждения же к восстанию были всегда жизненные и общественные, а не литературные. Стрельцы бунтовали против Софии и Петра [30] без всякой литературы, напротив, именно потому, что были невежественными. Миних [31] свергнул Бирона и посадил Ивана Антоновича на престол тоже без помощи обольстительных фраз. Лесток свергнул Ивана с Правительницею [32] и посадил Елисавету <л. 13 об.> тоже не литературою. Екатерина [33] свергла Петра также не литературного гласности», а темным сочувствием войска. Пугачев [34] поднял целые губернии, не умея грамоты. Страшный новгородский<?> бунт поселенцев [35] произошел также не от писательских возбуждений. Бунт на Сенной [36] был также не литературный. Только на Адмиралтейской<?> площади 14-го числа действовало несколько писателей, но и те действовали не словесностью, а подняли войска обманом [37] . Сами же заразились иностранными литературными теориями единственно потому, что не знали Россию, и не знали ее именно по той причине, что у нее нет ни своей гласности, ни своего просвещения. В Англии вся земля, так сказать, имеет голос в литературе и, несмотря на то, не было ни одного бунта, произведенного литературою, а те, которые случались в ней, — те происходили единственно из существенных побуждений вне литературы. Между тем несомненно, что в ней развитием гласности утишались многие беспорядки и еще несравненно большие предупреждались ею. Ибо общественный смысл движется не книжными фразами, но чутьем жизненных интересов, которые тем правильнее понимаются обществом, чем более в нем гласности, условливающеи самосознание. При развитом смысле общество безошибочно умеет отличить безыскусственное слово человека дельного от книжных возгласов и кабинетных мечтаний, <л. 14> отделенных от существенности.
30
Имеется в виду Стрелецкий бунт 27 апреля 1682 г, когда, после удовлетворения Царевной Софией Алексеевной (1657–1704) имущественных претензий стрельцов, к ним присоединились раскольники, попытавшиеся отменить постановления Поместного Собора 1666 года.
31
Граф Бурхардт Христоф фон Миних (Munich) (1683–1767) — генерал-фельдмаршал. В 1721 г. был приглашен служить в Россию в должности генерал-инженера, руководил строительством Ладожского и Обводного каналов.
В царствование Императрицы Анны Иоанновны сблизился с ее фаворитами, грр. А.И. Остерманом и Э.-И. Бироном, содействовал назначению Бирона регентом. Восьмого ноября 1740 г Миних совершил переворот и сам стал перв. министром, сместив Бирона и сделав регентшей Анну Леопольдовну. Вскоре впал в немилость и подал в отставку (1741).
32
Речь идет о дворцовом перевороте 1741 года, когда силами Преображенских гвардейцев (с помощью придворного доктора Иоганна Германна Лестока (Lestocq) (1692–1767) и фр. посланника марк. Шетарди) была свергнута с рус. престола Брауншвейгская фамилия — Император Иван Антонович(1740–1764) и его мать, Анна Леопольдовна (1718–1746), состоявшая при нем регентшей. На престол вступила Елизавета, дочь Петра Первого.
33
Императрица Екатерина II (1729–1796) взошла на рус. престол в результате дворцового переворота 1762 года.
34
Емельян Иванович Пугачев (1740/1742-1775) под именем Императора Петра III предводительствовал Крестьянской войной — бунтом казаков, раскольников и инородцев, в 1773–1775 гг охватившим огромные земли между Волгой и Уралом.
35
В 1810 г селения государственных крестьян в Петербургской, Новгородской и нескольких южных губерниях были обращены в военные поселения, где крестьяне совмещали воинские повинности с земледельческим трудом, что резко сокращало расходы по содержанию армии. В военных поселениях было несколько бунтов, самый значительный — в июле 1831 г в Старой Руссе Новгородской губернии — был остановлен присутствием Государя.
36
Бунт на Сенной — зд. говорится о «возмущении» во время эпидемии холеры в Петербурге 23 июня 1831 года. Возбужденная толпа с криками и с обвинениями врачей в отравлении народа ворвалась в одну из больниц и убила врача в тот момент когда он оказывал помощь умиравшему Узнав об этом, Император Николай I приехал на место бунта и словами вразумления остановил возмущение: «Нам послано великое испытание: зараза; надо было принять меры, дабы остановить ее распространение: все эти меры приняты по моим повелениям. Стало быть, вы жалуетесь на меня; ну вот я, здесь! И я приказываю вам повиноваться. Вы, отцы семейств, люди смирные, я вам верю и убежден, что вы всегда прежде других уговорите людей несведующих и образумите мятежников! Но горе тем, кто позволяет себе противиться моим повелениям! К вам не будет никакой жалости! Теперь расходитесь! В городе зараза! Вредно собираться толпами. Но наперед следует примириться с Богом! Если вы оскорбили меня вашим непослушанием, то еще больше оскорбили Бога преступлением: совершено было убийство! Невинная кровь пролита! Молитесь Богу, чтобы Он вас простил!» (цит по: Барсуков И.Л. Жизнь и труды М.П. Погодина. Кн. 3. С. 325).
37
Имеется
Литература может, право, иметь некоторую самостоятельную силу там, где, как во Франции с конца прошедшего века, поколебалась вера, смешались нравственные понятия и где, следовательно, выдуманные системы философские заменили убеждения веры и нравственности. Там мнения литературные наследовали и действующую силу прежних религиозных и нравственных убеждений. Но и там, если разобрать поглубже, народ подымался другими причинами, а кричал только те или другие фразы потому, что уже был взволнован. К тому же во Франции хотя была развита гласность, но никогда в народе французском не была развита законность. До сих пор еще почти каждый француз при каждом удобном случае готов захватить себе больше прав, чем сколько ему принадлежит по закону, и это насильственное присвоение себе не принадлежащих прав почитается какою-то честию; между тем как англичанин почитает честию ни в каком случае не переступить границы законности. Ибо гласность хотя нужна для развития законности, как воздух нужен для растения, но из нее одной законность не исходит, как и растение из воздуха. Семя, из которого она вырастает, есть живое, глубокое и крепкое убеждение народное, из веры рождающееся и все нравственные и общественные вопросы в одно зерно совокупляющее. Во Франции же как скоро погасла вера, то и все убеждения пошатнулись.
Казалось, правда, будто в ней были какие-то горячие мнения, <л. 14 об.> похожие на убеждения, но эта горячность была наружная. Во все время Первой республики [38] , при каждом перевороте правления, которые случались так часто, вся Франция по указу новой власти приходила в восторг от каждого нового крика политического убеждения, и вся готова была умереть за него, и пляшет от восторга, подымая на гильятину нынешних приверженцев своего вчерашнего мнения, покуда новый переворот в правительстве не предписывал ей новый восторг к иному мнению. Ныне она была в упоении от безбожия, с восторгом поклонялась богине разума; завтра по указу Робеспьера [39] пришла в восторг от того, что ей велено было признать Единого Бога. Потом разом бросила все свои республиканские убеждения, с восторгом раболепствуя Наполеону. Потом была в восторге от конституции; потом сломала ее и пришла в восторг от другой; потом опять пришла в восторг от республики [40] . Теперь опять служит самовластному имени Наполеона.
38
После свержения короля Людовика XVI во Франции 22 сентября 1792 г. была установлена так называемая Первая республика, просуществовавшая до 1804 года. Высшим органом власти был объявлен Национальный конвент В результате восстания 1793 года в стране установилась диктатура парламентской фракции якобинцев, многие их оппоненты из фракции жирондистов были казнены. Сразу после массовых казней по указу главы якобинского правительства М. Робеспьера был устроен грандиозный праздник в честь «верховного существа». Вместо монархической конституции 1791 года была введена новая, республиканская. Через год в результате термидорианского переворота правительство якобинцев было низложено. С 1795 г. в стране стала действовать очередная конституция, по которой исполнительная власть передавалась Директории из пяти министров. Правительство Директории просуществовало до ноября 1799 г., когда власть номинально перешла к трем консулам, а реально к Наполеону I Бонапарту. При нем были приняты еще две конституции, согласно последней (1804) перв. консулу, те. Наполеону, вручалась императорская власть.
39
Максимильен Робеспьер (Robespierre) (1758–1794) — один из деятелей Французской революции, глава парламентской фракции якобинцев, в 1793 г возглавлял революционное правительство.
40
В 1814 г, после падения режима Наполеона и реставрации династии Бурбонов (в лице Людовика XVIII), во Франции появилась новая конституция, по которой правом внесения законопроектов в парламент обладал только король. Она просуществовала до Июльской революции 1830 года, когда Франция опять стала республикой. Но императором был провозглашен Луи Филипп — король, присягавший парламенту Февральская революция 1848 года свергла Луи Филиппа, и была провозглашена так называемая Вторая республика. Учредительное собрание обнародовало новую конституцию, согласно которой законодательная власть принадлежала парламенту, а исполнительная — президенту, которым стал Луи Наполеон Бонапарт В 1852 г. он, как уже отмечалось выше, провозгласил себя императором Наполеоном Третьим.
Разумеется, ничего бы этого не могло быть, если бы ее мнения были развитием истинного и крепкого убеждения, воплощенного в твердую законность. Тогда гласность не волновала бы ее, но успокоивала всякую возможность волнения. Ибо законная гласность столько же отличается от пустых возгласов, сколько ясное сознание от всякого крику. Она не только не производит мечтательных увлечений, но, напротив, отнимает у них всю силу.
Потому бояться законности, и законной гласности, и свободного законного развития общественных убеждений <л. 15> в народе не только не значит любить Царя, но, напротив, наружность<?> такой боязни скорее может происходить от скрытой ненависти к его власти, старающейся под личиною усердия подвергнуть ее всем опасностям волнений и переворотов.
Я не говорю уже о той ненависти к Отечеству, которая решается обречь его на все бедствия беззаконности и вечного невежества из ошибочного расчета, будто такое мнение может угодить власти.
Впрочем, справедливость требует признаться в том, что большая часть людей, мешающих у нас водвориться законности, действует не из расчетов и не из далеких политических соображений, а просто по привычке и потому, что слепо следует общему влечению. Проведя большую часть жизни в военной службе, где дисциплина составляет почти единственный закон и главное условие благоустройства, они, естественно, переносят свои внешние понятия их общественной сферы<?> в гражданские порядки и добродушно смешивают уважение закона с уважением начальства, думая, что повиноваться приказанию начальника еще важнее, чем повиноваться требованию закона. Оттого некоторые из них, не вникающие ни в положение своего Отечества, ни в указания своей совести, в самом деле уверены, другие же говорят, будто уверены, что, нарушая законы, они действуют в пользу порядка и общественного благополучия.
<фрагменты>
<л. 18 об.> Не должно думать, чтобы православная вера или дух русского народа требовали преследования чужих вер или чужих народностей. От самого начала христианства в России до Петровского переворота посреди православных ее жителей никогда не переставали жить и язычники, и магометане, и разные еретики, именующиеся христианами, нестесненные, непреследуемые, хотя без всякого видимого влияния на ее общее устройство или на общий характер ее нравов и убеждения и совершенно теряясь в своей незначительности под господством ее православного и русского образования. Никогда народ не требовал от своих правительств ни насильственного обращения иноверцев, ни угнетения инородцев. Не желал только их господства и когда подозревал его, как, например, в Самозванце, то почитал такую власть противозаконною и отдалял ее от себя (ибо в понятиях русского народа даже самое слово «закон» и до сих пор еще значительно скорее возбудит в нем мысль о Законе, Богом данном, Законе Церкви, чем о законе, писанном в указах).