Разведчик Четвертого прапора
Шрифт:
Немцы заставляли мальчишку мыть им сапоги. Принесет Вася охапку сапог на берег речки и возится с ними час-полтора. А за это время какая-нибудь крестьянка, полощущая белье на другом берегу, посмотрит, посмотрит на его повязку через все лицо, не вытерпит и заговорит с ним потихоньку.
– А скажи, хлап, неужели ж в России таких молоденьких берут на войну?
Спросит, конечно, по-чешски. Но после разговора с Ироушеком Вася заинтересовался чешской речью. Стал прислушиваться, запоминать слова, находить общие с русским языком. И в чешском языке
– Что вы, тетя!
– ответит он, оглянувшись на часового.
– Немцы так меня угнали. Ни за что. Они любят угонять русских парией и девчат в Германию. У нас почти всех выловили.
Отвечает по-русски, а женщина тоже понимает его, печально качает головой. У нас, мол, тоже. Горе чешским матерям. "Валка то бйда народна".
Кончит женщина работу, уйдет. А в цепкой памяти парнишки останутся еще несколько новых слов: хлап - парень. Ано - да. Голка - девчонка. Валка война. На хледаноу - до свидания.
Моет Вася немецкие сапоги, расставляет их на зеленой травке в ряд чтоб часовой работу видел. А в это время высокий хмурый дядька коня приведет поить.
– День добрый, пан, - негромко говорит ему Вася.
– Добри ден!
Опять дождь собирается...
– Дождиво е...
Шевеля ушами, конь пьет холодную речную воду.
Дядька держит повод и молчит.
Подходят мальчишки - посмотреть на русского хлапа, которого немцы держат в плену. Мальчишки поддергивают штаны, шмыгают носами и молча в упор разглядывают Васю, повязку на его глазу, изорванный бумажный пиджачишко не по росту, босые, красные от холода ноги.
– Что-то в той стороне вчера стрельба была, - говорит опять Вася дядьке.
– Не слыхали?
Дядька еще сильнее хмурит брови. Сейчас не то время, чтобы стоило крестьянину рассуждать по каждому поводу. Молчит. Конь напился, оторвал голову от воды. С его губ падают в речку капли. Дядька садится верхом и уезжает в деревню. Наглядевшись на Васю, уходят мальчишки.
Вася опять моет сапоги один.
Но вот древний старик приносит кадку - замочить в реке. Он шевелит лохматыми бровями, посапывает в обвисших усах закопченной трубкой и тоже долго рассматривает худого русского мальчишку с повязкой на глазу.
– Колик е тобе лет?
Вася отвечает.
– Отец е?
– Есть.
– Кдо он?
– Каменщик.
– Каменщик?
– Дома строил.
– Зедник, - догадывается дед и опять долго сопит трубкой и шевелит бровями.
– Я тоже зедник.
Он рассказывает что-то о себе, Вася понимает только одно: немцы и его сына угнали в Германию.
Опять дед курит и молчит. Докурил, поднялся. Сказал Васе, чтобы приходил в гости, показал, в какой стороне от казармы его дом.
Ответить Вася не успел. За его спиной раздались тяжелые шаги часового, лязг затвора. Часовой яростно ругался по-немецки, гнал старика прочь. Старик опустил голову, вздохнул и не спеша ушел.
В общем, как ни стерегли немцы,
Получив задание Философенко поспрашивать об Ироушеке, Вася первым делом осторожно заговорил с ребятишками о школе. Но дети не поняли его, принесли из дома хлеба, картошки и, что-то крича, начали кидать ему через речку. Их прогнал часовой.
Тогда Вася осторожно стал заводить разговор со взрослыми. Некоторые крестьяне уклонялись от беседы:
– Кто его знает, - пожимал плечами какой-нибудь пожилой дядька и торопливо отходил от Васи подальше.
– Простая крестьянка не может про то рассуждать, - отмахивались женщины.
– И без того беда за бедой идет.
Но находились и такие, которые отвечали прямо, что плохого об Ироушеке не знают. Учитель. Добрый. Честный.
Ироушек тоже не терял времени. Нужно было или нет, но он почти каждый день появлялся в казарме. Чистенький, улыбающийся, болтал по-немецки с офицерами, угощал их сигаретами, пытался играть на губной гармонике.
Заходил и к пленным. Кивал Васе. Спрашивал у кого-нибудь из пленных, как дела. Рассказывал историю села. Интересовался, нравится ли Бела русским.
Пленные много не разговаривали. Село, мол, приличное, но дома все же лучше.
Усач, Костя Курский, Философенко старались в беседу не вступать, наблюдали за гостем издалека.
Однажды пришла на речку за водой женщина лег тридцати пяти. Осмотрелась - где стоит часовой, нет ли поблизости других немцев. Спустилась к берегу. Видимо, ожидая, когда обратит на нее внимание русский парнишка, несколько раз сполоснула ведра водой.
– Разве у вас нет колодца - носите воду из реки?
– спросил Вася.
Как человек, привыкший объяснять, женщина ответила просто и серьезно:
– То, мальчик, для сада. Подзим - осень. Чешские крестьяне сажают яблони.
Она говорила по-русски правильно, во всяком случае, понятно для Васи.
Поверил в нее парнишка, с первых слов поверил. Спроси почему - не объяснил бы. Пальтишко на ней простенькое. На голове - косынка зеленая. Туфли на низком каблуке. Женщина как женщина. Но то ли лицо у нее было располагающее - лицо доброй матери, то ли подкупала эта добрая серьезность. Вася сразу понял: эта не выдаст.
У казармы брехали сторожевые овчарки. По шоссе с ревом проносились автомобили. По мосту неподалеку шагал взвод немцев и горланил песню: "Хай-ли, хай-ла-ла, ла-ла".
За деревней слышалась стрельба. Кто и в кого палил - неизвестно... А женщина мыла свои ведра и ждала, не спросит ли русский мальчик еще о чем.
Оглянулся Вася на часового (у казармы шагал с автоматом австриец) и решительно сказал:
– Тетя! А тетя!
– Слушаю, мальчик.
– Можно вас спросить? О важном-важном.