Разведчики
Шрифт:
В километре от шоссе белела добротными каменными постройками ферма, огороженная крепким забором, вдоль которого высились старые липы. У забора, на толстом суку с набухшими почками, висел совсем молодой гитлеровский солдат. На груди белела доска с надписью «Feigling» [20] .
— Гестаповская работа, — сказал Шохин, показывая на повешенного. — Может, на этой ферме гестаповцы?
— Я посмотрю, — предложил Юрий.
— Вместе пойдем.
Калитка не была заперта. По двору бродили куры. Услышав скрип калитки, пронзительно завизжали голодные свиньи.
20
Трус.
В
— Только что смылись хозяева.
Петр хлопнул его по плечу:
— Давай наших здесь ждать!
Валюшко согласился.
Устроились на чердаке высокого сеновала, у слухового окна, из которого было видно белевшее среди зеленой поросли шоссе. Внизу беспокойно замычали коровы, почувствовав присутствие людей. Шохин отыскал в полу сеновала люк, открыл его и сбросил коровам корм.
— А то и спать не дадут, голодные, — проговорил он. И, устроив из сена постель, предложил: — Ложись первым, Юрко, я до полуночи подневалю…
Ранним утром Юрий стоял у слухового окна и глядел на розовеющее небо. Под крышей деловито возились голуби, в ветвях деревьев чирикали воробьи. Запах сена носился в весеннем чистом воздухе. Юрий вспомнил дом, Галю, родных. Мать провожает его в Красную Армию после освобождения Украины. За годы оккупации она постарела, в черных волосах — белые пряди, но глаза смотрят все так же молодо. В них Юрий читает огромную любовь и тревогу. Тяжело ей провожать единственного сына, уцелевшего после гибели всех родных. Она стоит в темном платье, повязанная платком, и шепчет материнское напутствие.
— Будь осторожен, мой Юрко, а в храбрости твоей я не сомневаюсь. Работа у тебя будет трудная, опасная…
С шоссе вдруг донеслись вой, крики. Озноб прошел по спине Юрия, он выглянул в окно.
Шохин проснулся, тоже высунул голову в окно. Они увидели, как черные самоходные фашистские орудия, врезавшись в людскую гущу, не останавливаясь, двигались вперед, давя гусеницами женщин, детей, солдат.
Валюшко закрыл рукой глаза, а Шохин стал усиленно растирать себе горло. Он задыхался.
— Своих давят: гады, лишь бы шкуру спасти! Значит, наши совсем близко!
Оба долго не отходили от окна, напряженно всматриваясь в даль. И вот во второй половине дня увидели, как, выставив длинные хоботы орудий, далеко обходя метавшихся людей, шли по полям советские танки. Первые машины моторизованной советской пехоты показались на очистившемся от беженцев шоссе.
— Наши!.. Это наши!.. — радостно обхватил Шохина Юрий.
Не сводя глаз с красных флажков, развевавшихся на радиаторах машин, разведчики смотрели, как по шоссе двигались советские войска. Заметив, что к ферме направились два грузовика, выбежали во двор, распахнули ворота и, положив у ног автоматы, стали ждать. Грузовики замедлили ход, на дорогу соскочили бойцы и, рассыпавшись цепью пошли к ферме. А Шохин и Валюшко, счастливо улыбаясь, кричали приветствия, махали кепками.
— На ферме нет никого! Ферма брошена!
Из кабины переднего грузовика вышел пожилой капитан.
— Кто такие? Пленные?
Шохин вытянулся по-военному:
— Разведчик, старший сержант Петр Шохин и красноармеец
— Оружие сдайте.
Расспросив Шохина о ферме, капитан велел ему и Юрию подождать прибытия командира полка.
Они прошли в большую комнату нижнего этажа фермы. Там уже суетились у полевых телефонов связисты; радист, установив антенну, тянул в открытое окно провод к приемо-передатчику.
Осмотрев помещение, капитан распорядился:
— Для товарища полковника приготовить верхнюю комнату. Багаж из машины не выносить… — И обратился к Шохину: — Подождите пока здесь, командир полка скоро прибудет.
Красноармейцы искоса поглядывали на разведчиков, но не заговаривали с ними. Шохин тоже молчал, а как бы хотелось вдоволь наговориться, послушать, что делается на Родине.
Шохин опустился на стул. Против него на стене — семейные фотографии. Он посмотрел на них и нахмурился. Живы ли мать и Оксана? Найти бы их! Кончится война, и приедет он с Катей в Деснянск к матери, к Оксане. Как они будут рады. Мать полюбит Катю, такую прямую, честную. Думают ли о нем, может быть, они считают, что он погиб? Нет, они ждут его. Но он еще повоюет! Узнать бы подробности продвижения наших войск! Петр уже хотел обратиться к сидевшему недалеко красноармейцу, но в это время во дворе послышалась отрывистая команда и голос капитана.
«Командир полка приехал», — одновременно подумали Шохин и Юрий.
Андроников вышел вместе с замполитом.
— Теперь, когда сломлено сопротивление противника на реках Дайме и Алле до самого Фридланда, — к Кенигсбергу прямой путь, — продолжал он разговор. Увидев Шохина и Юрия, остановился.
— Разведчики?
— Так точно, товарищ гвардии полковник, — ответил Шохин.
— Хорошо, сейчас вас позову.
Капитан показал на лестницу:
— Ваш кабинет наверху, товарищ гвардии полковник.
Оба поднялись на второй этаж. Отсюда уже успели убрать всю лишнюю мебель, оставив только столы и стулья. Андроников раскрыл окно.
— Пожалуй, скоро стемнеет, — проговорил замполит. — Я сказал, чтобы принесли аккумулятор, наладили свет. — Он понизил голос: — Думаю расспросить этих людей, когда будет посветлее. — Помолчав, с сожалением сказал: — Не придется нам участвовать в штурме Кенигсберга.
— Зато в штурме Берлина будем участвовать, — оживленно откликнулся Андроников. — Полученный приказ о переброске нашего полка в распоряжение командования Первого Белорусского вполне своевременен. Здесь, в Восточной Пруссии, с выходом наших войск на побережье Фришес-Гаф, для гитлеровцев отрезаны все пути отступления. Правда, у них еще остались нити связи через залив Фришес-Гаф и косу Фришес-Нерунг. Но и это для них также мало надежно. Окруженные гитлеровские части долго не продержатся.
В дверь постучали. Получив разрешение, вошли связисты. Поставив у стены аккумулятор, они быстро провели провода к двум лампочкам, укрепив их над столами.
— Можете идти, — разрешил Андроников. — Передайте внизу, пусть один из разведчиков подымется.
Скоро Шохин вошел в комнату, остановился у стола:
— Старший сержант Шохин явился по вашему приказанию.
— Садитесь, — показал Андроников на стул. — Рассказывайте все по порядку.
Шохин говорил не спеша, не останавливаясь и не путаясь в описываемых событиях. Когда дошел до сообщения о гибели Гладыша, Андроников взволнованно переспросил: