Разведчики
Шрифт:
По мостовой от аптеки ползла женщина, за ней тянулась широкая кровавая полоса. Не сговариваясь, Галя и Игорь Викторович бросились к женщине, подняли ее, перенесли к стене. Женщина все порывалась встать, протягивала дрожащую руку к зданию аптеки.
— Дети, там дети… — и вдруг затихла, голова ее безжизненно запрокинулась.
Подбежали девушки с носилками. Галя помогла им поднять и положить женщину на носилки.
Снова грохнуло, снова жарко ударила взрывная волна. Одна из девушек нерешительно спросила:
— Может, переждем, Катя? Уж больно часто садит.
— Ну
Пригнувшись, девушки побежали в конец улицы. А навстречу им с пронзительным воем мчались тупорылые машины. Покрывая все звуки, гулко протарахтела пулеметная очередь. Та, которую звали Катей, остановилась, пошатнулась и, не выпуская носилок, опустилась на тротуар, подруга бросилась к ней.
Дальше носилки понесли Галя и Игорь Викторович. Шли в полный рост, не сгибаясь.
Неожиданно наступила тишина. Самолеты улетели.
Так и не попали в тот день Галя и секретарь горкома в район. От мотоцикла остались только «немногочисленные и несущественные детали», как выразился Игорь Викторович.
Уже под вечер Галя зашла к секретарю горкома. Нужно было подписать кое-что. Пока секретарь читал бумаги, Галя украдкой рассматривала его.
Как он изменился, постарел. Небрит. А глаза. Какие усталые глаза у секретаря. А был всегда щеголеват, свежевыбрит. Молодой, порывистый, резковатый. Девчонки наповал влюблялись в него. Во всем подражали. И она, Галя, тоже. Не влюбилась, конечно, а подражала. Уж такой был у них секретарь. Был… Какой тревожный, неумолимый, непоправимый смысл приобрело за месяцы войны это слово — был. Вот и она сама могла о той, довоенной, сказать — была. И она изменилась. Внешне — наверное (Галя давно уже не смотрела в зеркало), внутренне — неизмеримо. Словно долгие, многие годы легли между той неутомимой, пышноволосой девушкой и этой гладко причесанной женщиной с серым, до предела утомленным лицом.
Игорь Викторович подписал бумаги, протянул Гале папку.
— Вот такие дела, Галина свет Михайловна, — он с силой потер ладонями лицо. — Дела в общем-то неважные. Похоже, очень скоро придется нам покинуть город. Уже есть план эвакуации. Эшелон с горкомовскими работниками пойдет послезавтра. Так что будьте готовы.
— Я не поеду, Игорь Викторович.
— Так. Значит, решили все же не ехать?
— Окончательно решила.
— Хорошо. А какие же у вас дальнейшие планы?
— Вот хочу с вами посоветоваться.
— Что ж, посоветуемся. А как мама?
— Если вы отпустите меня, завтра отвезу ее на переправу.
— Не возражаю. Кстати, завтра туда идет наша полуторка с грузом. Что же касается вас… Скажите, Галя, вы твердо все продумали? Подождите, не торопитесь с ответом. Понимаете, Галя, от вашего решения очень многое будет зависеть. И не только для вас…
Что ж, у секретаря горкома есть все основания, как говорят, с пристрастием допрашивать ее. Среди заявлений с просьбой послать на фронт, которыми был завален его стол, Галиного не было.
Первые дни войны… Все свалилось так неожиданно, было так непохоже
«Наши войска оставили…» «Нами оставлен…» «После упорных боев враг овладел…» — никак не укладывалось в сознании, и Галя растерялась. Временами она испытывала мучительный, унизительный страх, но вскоре это прошло. Очень беспощадная к себе, Галя не раз еще мучилась: а может, она вообще трусиха и маловерка?
И только сегодня, когда Галя несла носилки с раненой женщиной, не испытывая ничего, кроме ненависти, она поняла: нет, она не трусиха. Она не боится. И в тыл ей ехать совсем незачем.
В общих словах она рассказала обо всем этом Игорю Викторовичу. И он понял Галю.
Только-только рассвело, когда Галя и Марина Михайловна, ее мать, вышли из дому. Улицы были пустынны, и в них гулко отдавались шаги двух женщин. Казалось, только этот дробный звук и живет ранним утром в еще безлюдном городе.
Покидая город, в котором прожила всю жизнь, Марина Михайловна вздохнула:
— Галочка, а может, не ехать мне, а? Может все обойдется?
— Нет, мамочка, — на ходу обняла ее Галя, — тебе надо уехать. Для тебя так будет лучше, а для меня спокойней. Мы же обо всем договорились вчера… А вот и машина.
…Невдалеке от города их бомбили первый раз.
— Ну-ка, в канаву, быстро! — скомандовал шофер.
Нарастающий гул. Взрыв неподалеку, еще взрыв ближе. Судорожно осыпающаяся стенка канавы, ко дну которой прильнула Галя, вздрагивающее плечо мамы рядом.
— Ничего, мамочка, крепись, родная, — шепчет Галя.
Снова ужасный вой, который проникает в кровь, в мозг, и снова тело старается слиться с землей.
Вновь дорога бежит под колеса. И вновь через час — свирепый вой.
< image l:href="#"/>На этот раз шофер не останавливает машину. Он выжимает из старенькой полуторки все, что можно. Но вот машину накрыла зловещая тень. Полоснуло свинцом. Полуторка вильнула вправо, влево, пробежала, виляя, немного по шоссе и нелепо ткнулась в канаву. Женщины выпрыгнули из кузова. На ветровом стекле аккуратные круглые маленькие отверстия. Тело шофера, устремленное вперед, неуклюже повисло на руле. Лица не видно.
Галя протянула руку, заглушила мотор.
Тут же, у машины, женщины вырыли могилу. Копали по очереди короткой саперной лопатой, которую Галя нашла в кузове.
Над могилой вырос холмик. Простой холмик, без особых примет. Только камень на нем и короткая саперная лопата, воткнутая в изголовье.
За это время Галя и Марина Михайловна не обмолвились и словом.
К переправе подъехали на попутной машине. В порту творилось страшное. Почти непрерывно бомбили. Людей масса, а катеров мало. Когда подошел очередной, хлынувшая к причалу толпа разъединила Галю с матерью. Марине Михайловне все же удалось сесть на катер.