Разведка боем
Шрифт:
В самом плохоньком офисе теперь на входе постоянно работают камеры. Поэтому надо трижды подумать, откуда войти в здание, чтобы не оставить «визитных карточек».
Судя по табличкам и вывескам у входа, в серой семиэтажке находилось больше десятка офисов.
Но ситуация разрешилась неожиданно просто.
Обойдя здание с тыла, можно было попасть внутрь элементарно – толкнув неказистую дверь.
– Я-то думал, у Кормильца круто, – с некоторым разочарованием протянул Бубнов.
Почти все они считали спонсора чрезвычайно богатым человеком. Если Кормильцев, не мелочась, регулярно отстегивает бабки, значит
– Может, он не любит пыль в глаза пускать? – предположил Тарасов.
– Офис – лицо фирмы, – авторитетно заявил Бубен.
– Никого ты сейчас офисом не убедишь, если за ним ни хрена не стоит. Разве что налоговая присмотрится внимательнее.
– Зачем он влез в дерьмо? Занимался бы своим бизнесом, открывал бы новые точки. Собирать нас вместе, потом закладывать. Умный человек должен понимать, что на этом скорее потеряешь, чем заработаешь, – «Потеряешь» – это еще слабо сказано. Если б даже мы не доперли, пристукнули бы те, кому он нас продал. Чтобы бабки сэкономить и концы спрятать в воду.
– Неужто он такой дурак?
– На хрен за него думать? И так голова тяжелая.
Поднявшись на третий этаж, встали в узкой нише, с обратной стороны лифтовой шахты. Скосив глаз в окно, можно было видеть внизу стоянку. Не слишком высоко, спонсора можно будет узнать в лицо.
Глеб отправил второй по счету сигнал из пионерлагеря – в самом скором времени стоило ожидать последствий. Вся короткая процедура самообнаружения тесно увязалась у Сиверова со звуками вагнеровской оперы. В отличие от опер Верди, у Вагнера он не так любил арии. Мешал лязгающий немецкий язык. Гораздо большее наслаждение доставляло звучание оркестра – вот в этом Вагнер был мастером непревзойденным. Эта музыка как стихия, будто огромные океанские валы накатывали на берег и разбивались о камни.
В ожидании нападения мощь музыки воспринималась даже острее, чем обычно. Как было бы все просто, если бы он вызывал огонь только на себя, отправив остальных в надежное укрытие.
Но враг не станет нападать с наскока. Сперва установят наблюдение, убедятся, что команда здесь, на месте.
В первый раз боевики предполагали ловушку.
Поэтому послали далеко не лучших, тех, кого не было жалко. Теперь бросок зверя будет стремительнее, опаснее. И потерь, похоже, не миновать.
Арифметика потерь. За ней стоят люди. Если план сработает, если удастся поймать живца на крючок, множество жизней будет спасено – среди военных, среди населения. В евангельской притче пастух бросает без присмотра сотню овец ради одной потерявшейся. На войне работает другая, холодная арифметика. Сто больше, чем единица. Даже два и то больше.
Последние дни Глеб уже не мог себе позволить слушать большие куски из оперы. Надевал наушники минут на пять-десять. Важно было держать под контролем ситуацию на ближних подступах к очередному убежищу. Даже не будучи дежурным, человек по прозвищу Слепой ни днем ни ночью не мог себе позволить полностью расслабиться, отключив зрение и слух.
Он уже завоевал в команде уважение. В первую очередь все оценили его боевые качества – феноменальную меткость, умение запросто ориентироваться в темноте. Во вторую – спокойную немногословность, когда человек в любой ситуации не треплет нервы ни себе, ни другим. В третью – отсутствие дурных привычек
Конечно, его еще не считали окончательно за своего, но Глеб и не стремился втереться в доверие. Ему ничего не нужно было выведывать, разузнавать. Задача стояла четкая: отправлять сигнал наводки. Координаты передавались врагу через несколько промежуточных звеньев, но все равно достаточно быстро. Отправлять сигнал и не давать врагу добиться цели, продолжая манить близким запахом добычи.
Сторонний наблюдатель за повседневной жизнью группы не заметил бы особой изоляции Глеба.
Здесь у каждого была своя особая история, особая биография, мешавшая близко сойтись с другими.
Ильяса отгораживала его национальная принадлежность, Ди Каприо – безобразное лицо. Витька – молодость, Бубнова – работа на складе, далекая от передовой, Воскобойникова, как военного летчика, – особая интеллигентность. До последнего времени два пилота «СУ», два сослуживца могли считаться единственным устойчивым образованием среди отдельных атомов. Но теперь Дмитрий перешел в тот же разряд одиночек…
Настало время Сиверову заступать на дежурство. Он уже не первый раз менялся очередью, чтобы попасть в ночную смену. Объяснял дело бессонницей – днем, под монотонный шум шагов и разговоров ему гораздо легче заснуть. Каждый из команды одиночек в свое время мучился от бессонницы, и Сиверову уступали «привилегию». Тем более что темнота для этого человека была открытой книгой – это поняли и признали все.
Глеб медленно и неслышно ступал по заросшим сорняками дорожкам лагеря. Миновал гипсового пионера на невысоком постаменте – поднятая в приветствии рука была обломана по локоть.
В первую ночь в лагере Витек шарахнулся от этой фигуры, над ним потом смеялись целый день.
Как раз Витек и вышел в паре: вон он маячит, сутулясь, вжимая на всякий случай голову в плечи. Страшно ему по ночам, особенно после недавних событий. Держит в уме вариант тихонько сорваться, отколоться от остальных. Если не исполнил до сих пор своего намерения, то опять-таки только из страха.
Ночь кажется парню тысячеглазым чудищем, терпеливо ждущим ошибки. Пусть кто-то один отколется от стаи – он тут же будет сожран со всеми потрохами. Вдруг в самом деле враги засели в кустах в надежде, что нервы хоть у одного сдадут? Попытайся сбежать, и тебя с легкостью изловят, чтобы убивать потом медленно, с наслаждением. Лучше остаться здесь, рядом с такими асами, как Глеб и Алексей Самойленко.
По правилам дежурства каждый должен был наблюдать за своим сектором. Но к двум часам ночи, когда луна вышла из облаков и вперилась в Витька ядовито-холодным взглядом, парень не выдержал, подался ближе к старшему. Глеб не стал его возвращать на место – от человека, укушенного страхом, все равно толку мало.
– А вы туда смотрели? – ко всем, кроме Ильяса, Витек уважительно обращался на «вы».
Металлическую сетку, когда-то ограждавшую пионерлагерь, давно сняли, только кое-где остались проржавевшие обрывки. Сквозь один из таких обрывков и глядел большой куст. Одна сторона его мелких листьев была гладкой, другая – шершавой. При каждом дуновении куст как будто оживал, по нему прокатывались блики.
– Вижу, Красиво.
– Красиво? – Витек поразился, что можно воспринимать реальность и с этой стороны.