Развод и девичья фамилия
Шрифт:
– Не знаю, капитан. Кто угодно. У нас тут никогда ничего не запирается и почти не охраняется. Есть так называемая «секьюрити», три придурка, но они ничего не охраняют. Им достаточно сказать, что в редакцию, и они пускают всех подряд. На прошлой неделе наряд вызывали – пришел какой-то полоумный и заявил, что подожжет себя, если мы не напечатаем его фотографию. И канистру с керосином приволок, поганец.
– И поджег? – спросил Гальцев с любопытством.
– Приехала дежурная часть, дала ему по мозгам и увезла, – скучным голосом сообщил
Капитан посмотрел на Батурина подозрительно – не смеется ли. Батурин не смеялся.
– Значит, врагов у вас полно, погибший считал, что вы вор и взяточник, статью про уренгойского мэра вы тиснули за его спиной и не отрицаете этого. Вчера он грозился вас уволить, чему свидетелей – вся редакция, а вы до полдевятого проторчали на работе, а потом поехали домой и в одиночестве пили пиво. Так?
– Примерно так, – согласился Батурин. – Еще можете добавить, что, если бы Костика не пристрелили, Николаев никогда не сделал бы меня главным. Он дружил с Костиком много лет, а для таких, как Николаев, старая дружба важнее всего.
Черт бы его побрал, подумал про Батурина капитан Гальцев. Куда его несет? Или у него романтическая страсть к холодной и чопорной Кире и он таким образом пытается отвести от нее подозрения? Переключить капитана на себя?
– Вы хотите, чтобы я начал вас подозревать?
– Я хочу, чтобы вы знали положение дел.
– А теперь вас назначат главным?
– Не думаю, – ответил Батурин легко, – скорее всего назначат Киру. Володя Николаев знает ее гораздо лучше, чем меня, и гораздо лучше к ней относится.
– Выходит, я должен Киру подозревать?
– Это уж на ваше усмотрение. Я в этом ничего не понимаю.
Он не понимает! Капитан едва сдержался, чтобы не стукнуть кулаком по столу. Жена утверждала, что нужно «выплескивать эмоции, а не копить их в себе». Сейчас он с удовольствием выплеснул бы немного эмоций в физиономию этого подлюги-журналиста.
На войне его ранили, скажите пожалуйста!
– Вы тоже никуда не уезжайте, – заявил капитан неприятным голосом, – вы мне еще понадобитесь.
– Да я и не собирался, – пробормотал Батурин.
Дверь за капитаном закрылась, и бывший зам некоторое время смотрел на нее. На ее полированной поверхности дрожал какой-то непонятный красный огонек, и Батурин не сразу понял, что это отражается дежурный зрачок телевизора.
Времени на раздумья не было. Нужно выходить из кабинета – как из бомбоубежища во время бомбежки, – и включаться в работу, и раздавать задания, и контролировать ситуацию, и принимать соболезнования, и ехать в Минпечати, и держать в кулаке «трудовой коллектив» так, чтоб никто не смел пикнуть, потому что завтра сдавать номер, а вчера убили главного.
Главного, которого все любили, который знал по именам всех симпатичных – и несимпатичных! – девиц, а машинисток по дням рождения
Никто и никогда не будет так относиться к нему, Григорию Батурину, просто потому, что он совсем другой. Он стал толковать капитану Гальцеву про первую поправку только потому, что так сделал бы Костик, он даже фразы говорил так, как говорил Костик, потому что очень боялся остаться один, без него.
Вот теперь дверь за капитаном захлопнулась, и он остался.
Костик любил отдыхать, и Батурин часто оставался руководить вместо него, и ему казалось, что редакция не может дождаться, когда же из Альп вернется веселый, легкий, загорелый Костик и все пойдет по-прежнему, без тяжеловесного, нудного, каменного батуринского руководства.
Вчера он готов был его убить.
Неужели только вчера?
Кира Ятт ему не союзник. У них неплохие отношения, но она не союзник. Они с Костиком были слишком близки, чтобы теперь Кира допустила на его место Батурина. Совсем другого Батурина.
Тогда кто ему союзник? Леонид Борисович Шмыгун, коммерческий директор? Давешняя рыдающая барышня из коридора? Или другая, из-под телефонного панциря?
Он перестанет себя уважать, если номер не выйдет в срок.
Конечно же, он не выйдет. Можно переставать уважать себя прямо сейчас.
Кто мог убить Костика? На лестнице – безоружного, открытого и не подготовленного к нападению? Батурин столько раз видел смерть и все никак не мог приучить себя к ее потрясающей подлости. Ничем не оправданной подлости.
Он подтянул непослушную ногу, нащупал рукой палку и встал. По крайней мере на некоторое время ему необходимо заручиться поддержкой Киры. Она ему не союзник, но хотя бы временно может прикрыть тыл. Не потому, что ей нужен Батурин, а потому, что она любит журнал и дружит с Костиком. Дружила.
Дружила с Костиком.
До приезда Николаева из Нью-Йорка Кира станет ему помогать, в этом Батурин был почти уверен. Есть надежда, что журналисты завтра же не разбегутся по конкурирующим изданиям – и то хорошо.
Батурин дохромал до двери в смежную комнату, плотно закрытую, и даже прикинул, не постучать ли ему, но потом решил, что это глупо – в редакции такой политес не принят. Он знал, что она там, за дверью, потому что слышал ее приглушенный голос, с кем-то она разговаривала по телефону. Он приготовил первую фразу, даже мысленно произнес ее про себя. Эта фраза непременно убедила бы Киру в том, что она должна стать ему временной союзницей – все равно до Николаева никто не сможет назначить ее главным вместо Батурина, который становился таковым автоматически, – и открыл дверь.