Развод не дам. Точка
Шрифт:
— Вот так ты гостей встречаешь. Не стыдно? — укоряю, но не злюсь — парень взрослый, ещё и простыл недавно. Любит спать у камина, самого настоящего. Пока меня нет, он, конечно, не горит, но сейчас надо бы разжечь. Огонь хорошо успокаивает. Сажаю Агату на диван, кутаю в плед и снимаю с неё кроссовки. Пальто она так и не надела, осталось в машине. Включаю торшер — всё это время свет горел только в лифте. Моргнув, Агата щурится, поднимает покрасневшие глаза.
— Прости за истерику. — После слёз голос сиплый, словно прокуренный.
— За что? — Закидываю
— Он перевёз её сюда. Знаешь, я ведь знала, что это она. С самого начала поняла, только говорила себе, что не узнаю. Не укладывалось в голове, что Марат… Что он настолько циничный. Хотя о чём я, на две семьи же жил как-то.
— Агат… — начинаю осторожно, но она перебивает и протягивает руку. Сплетаю наши пальцы.
— Всё в порядке. Знаешь, это именно то, что было необходимо. Я же боялась, что всё равно прощу когда-нибудь. Пойму, найду оправдания. Нет ему оправдания и никогда не будет.
Агата
Так правда бывает: раз, и отрубило. Я совершенно не знала Марата, а он не знал меня. Создала выдуманный мир, сама в него поверила. Мама объясняла, какой должна быть семья, как важно за мужем ухаживать, чтобы сыт, чист и доволен, чтобы все, только взглянув на него, знали, какая у него жена хозяюшка. Подумать только, ведь я уже начала так же Каринку воспитывать. Все эти «ты же будущая мама», «ты же будущая хозяюшка», «ты же девочка»… Вырастила бы ещё одну вечно всем должную жертву, которая априори во всём виновата.
— Ещё недавно я думала, что виновата в его измене, — начинаю, задумчиво глядя на огонь. — «В измене виноваты дворе», — так говорят? Конечно, я виновата, но не так, как думала. Растворилась в семье. Редкий мужчина это оценит, будут просто принимать как должное. Сперва мама в жопу целовала, потом жена начинает…
— Я бы оценил, — тихо говорит Алекс. — Хотя… Тоже виноват перед женой. Зарылся в работу, думал, что оправдаю её ожидания, а оказалось, что у неё они совсем о другом были. Ей хотелось здесь и сейчас жить, а я всё время на завтра откладывал.
— У меня вообще плана на завтра не было. Просто жила сегодняшним днём, какими-то бытовыми мелочами. Сейчас думаю: когда в последний раз хотела чего-то для себя. Просто для себя, не для дочки, не для семьи. И оказалось, что никогда не хотела. Как будто только родилась — сейчас мир заново узнаю.
— Лучше поздно, чем никогда. — Алекс поднимается. — Что-нибудь выпьешь? Или можно чай. Кофе дома не держу.
— Почему?
— От него бессонница, а я и так сплю плохо.
— То вино, что сегодня пили. Есть?
— Есть. — Он подтверждает догадку, что сам заказывал. Пока возится на кухне и достаёт из винного шкафа бутылку, наблюдаю за ним, уткнувшись подбородком в спинку дивана. Значит, она тут, в Москве. Тогда почему Марат этот спектакль с «не хочу разводиться» устроил? Ушёл бы к ней, я ведь не держу. Там, где должна быть боль, ничего уже не осталось. За собственной драмой со стороны наблюдаю. Отстранённо, равнодушно. Беру бокал, Алекс садится рядом, подворачивает под себя ногу.
— Расскажи о себе, — просит, делая глоток. Что рассказывать? Про школу, универ, олимпиады?.. — Ты любишь море?
— Море? Да. Есть кто-то, кто не любит?
— Я больше горы люблю. По молодости фотографией увлекался, выходило неплохо. Хочешь, покажу?
Он вдруг загорается, как будто свет внутри включили. Уходит к стеллажу, возвращается с большим альбомом, включает ещё один торшер, чтобы было лучше видно, и садится рядом.
— Это озеро Псенодах. Удивительный цвет воды, правда? А тут, смотри, гора Гузерипль. Мой первый поход, и сразу столько кадров. Столько впечатлений.
Украдкой смотрю на Алекса: глаза мягко светятся, улыбка задумчивая. Пальцы по фотографиям скользят. Снимки правда отличные, профессиональные. Цвет, ракурс, композиция — почти идеально.
— Почему не стал профессиональным фотографом?
— Так получилось. — Алекс мрачнеет. Жуёт губу. Вздыхает и говорит нехотя: — Мы с другом по Алтаю ходили, это третий раз был. Он пытался сделать удачный кадр и сорвался. Сто метров. Его тело потом спасатели вытаскивали. То, что от него осталось. Тогда и горы привлекать перестали, и фотографии…
Алекс замолкает, а у меня волосы на теле дыбом встают. Очень ярко представилось, о чём друг думал, пока летел, о чём — Алекс, на глазах которого всё случилось.
— И ты больше не фотографировал? — спрашиваю тихо.
— Почему, фотографировал. Не сразу, конечно, и уже без прежнего фанатизма. — Он вдруг отодвигается, внимательно смотрит. — Можно, я тебя сфотографирую? Вот прям сейчас. Такой свет удачный, тебе безумно идёт.
Мой опыт в фотографировании — семейные фотосессии, где все одеты в одном стиле и улыбаются, даже если слегка повздорили накануне. Несмело киваю. Никогда не видела себя в роли модели, они всегда казались чем-то неземным. Алекс подскакивает, суетливо возится в каком-то шкафу и быстро возвращается с большим фотоаппаратом.
— Расслабься и получай удовольствие, — говорит, закончив настраивать технику. Легко сказать. Мышцы напряжены, с трудом представляю, как выгляжу со стороны. Сделав несколько снимков, Алекс качает головой.
— Ты такая красивая, а выглядишь так, словно на паспорт фотографируешься. Улыбнись.
Улыбка деревянная, из тех, что для фотосессий обычно были. Сколько фальши! Даже на семейных фото сплошное враньё…
— Агат, — зовёт Алекс — всё это время фотографировал. Смотрю на него. Секунда — он совсем близко. Упирается рукой в спинку и согревает дыханием губы. Мы целуемся недолго, но достаточно, чтобы забыться на время. Алекс всклокоченный, глаза полыхают.