Развод. Расплата за обман

Витина Элина

Подхожу к кроватке: Коля уже проснулся, но лежит молча, мусолит собственный кулачок и дрыгает ногами, так активно, что ползунки почти сбились в комок на коленках. Я улыбаюсь ему нежно, а потом подхватываю на руки. Нам обоим нужно на завтрак. Утреннее кормление другое, легкое. Не то, что вчера. Но пока малыш, жадно примочкивая, пьет молоко, я не могу выбросить из головы прошлую ночь. Шею жжет, стоит представить, что мне сейчас лицом к лицу придется столкнуться с Марком. А я не готова. Не знаю, как реагировать, что говорить. Делать вид, что ничего не было? Мне нужна передышка, вот что, понимаю я. Так давно в заточении, сначала долгие недели в больнице, потом дома, что свежий воздух кажется чем-то дефицитным и трудно

достижимым. Поэтому я решаюсь на первую прогулку с Колей, благо коляска уже стоит в колясочной, и только ждет, когда мы соберемся на улицу. Страх, что Соболевский вот-вот проснется, подстегивает меня, и я веду себя совсем по-детски, быстро-быстро одеваясь сама и запихивая Колю в теплый уютный конверт. Беру телефон, перекидываю небольшую сумку через пуховик и выхожу из дома, захлопывая дверь. — Вот и наша с тобой первая прогулка, — объясняю Коле, занятому важным делом: он добрался ртом до края комбинезона и теперь старательно обсасывает его, то и дело демонстрируя крохотный язычок. Такой забавный, такой любимый, мой сын. Я прижимаю его к себе ближе, вдыхая уже знакомый аромат — молока, детской присыпки и самого Коли. Так вкусно и сладко, что на сердце мигом становится хорошо.

Поначалу коляской я управляю с трудом — передние колесики то и дело крутятся в разные стороны, я буксую на свежевыпавшем снегу, но как только понимаю, как правильно двигаться, начинаю получать удовольствие. От улицы. Здесь люди ходят, занятые своими заботами, тихой крупой сыплется мелкий снежок, и я в какой-то момент останавливаюсь, задирая голову и стою так. Снег падает на лицо, совсем не колючий, и пахнет так остро морозной свежестью, как бывает только вначале зимы. Хочется досыта надышаться, чтобы стереть напрочь все больничные запахи, оставить их в прошлой жизни.

Я иду, размышляя о своем, не вглядываясь почти в дорогу. Большие надувные колеса крутятся, сверкают стальные спицы, накидка защищает Колю от непогоды. Хорошо. Мы доходим до парка и я решаю сесть на лавочку, смахнув перчатками снег. Поначалу даже холода не чувствую, пуховик мой еще с добеременных времен, дорогой, теплый, качественный. И сапоги — тоже из прошлой жизни, сытой и радостной. И мне так непривычно в собственных же вещах, будто я взяла их взаймы у чужих людей, будто я не в своем даже. Да и жизнь эта, под одной крышей с Марком, сейчас кажется позаимствованной. Я же жила настоящей последние полгода. Где нужно думать о том, на что завтра купить продукты, где пьянки и драки — обыденность, а воровство для многих единственный способ выжить. Я не осуждала никого, какое право я имела? Меня саму волновало только то, что будет с сыном после рождения, и порой я думала, что и сама могла бы пойти на крайние меры, если бы мы остались в безвыходной ситуации.

А теперь, когда так легко стало не думать о завтра, я растерялась. Разучилась уже, жить не заботясь о хлебе насущном, не продавать что-то свое ценное, чтобы было чем платить по счетам. От этих мыслей хочется прочь, и я поднимаюсь со скамейки, и снова иду дальше. — Все хорошо, сынок, наверное, это к лучшему, что папа снова есть в твоей жизни. И заботится о тебе. И обо мне тоже…

Мы гуляем еще минут пятнадцать, когда я понимаю, что первая прогулка затянулась. Оглядываюсь, пытаясь понять, куда меня занесло на автомате, но вокруг только однотипные многоэтажки, построенные не так давно. Этот район я знаю очень плохо, мы с Марком никогда не выбирались в эту сторону, поэтому пытаюсь понять в каком направлении мне двигаться обратно.

Пока вглядываюсь в номера домов, Коля начинает хныкать, и словно в ответ на его голос, я ощущаю прилив. Без часов понимаю, что пришло время кормления, но на улице слишком холодно, придется терпеть до дома. Достаю сына из коляски: — Сейчас, малыш, посмотрим на карте где мы находимся и если далеко, вызовем такси, чтобы добраться домой побыстрее. Потерпи

чуть-чуть. Я заглядываю внутрь коляски, потом наклоняюсь вниз, чтобы понять, где сумка с телефоном, но ее нет. Неприятный озноб бежит по позвоночнику: когда я видела ее в последний раз? Получается, что на лавочке в парке, я тогда положила еще ее рядом с собой… и, видимо, занятая мыслями, совсем о ней забыла.

О, черт! Коля уже плачет вовсю, я пытаюсь укачать его на руках и судорожно думаю, что же делать: я даже примерно не помню, где этот чертов парк, не говоря уже о нашем доме, да и не представляю, как идти, толкая одной рукой коляску. И не позвонить никому, без телефона, если только одолжить у кого-то из прохожих. Но единственный номер, который я знаю наизусть — это моего мужа…

Глава 41

Просыпаться совсем не хочется. Я готов всю оставшуюся жизнь провести в этой полусонной неге, ощущая такое забытое тепло жены. Забытое, но в то же время, она словно часть меня. Будто вчера, когда мне наконец, было позволено прикоснуться к ней по-настоящему, важная частичка меня вернулась обратно. Сердце. Это было мое израненное истосковавшееся сердце.

Внутри до сих пор все горит от воспоминаний о вчерашней ночи и даже в таком еще, не до конца пробудившемся состоянии, я понимаю, что дискомфорт в паху совсем не связан с мужской физиологией и ранним утром. Нет, все дело в том, что я до сих пор чувствую ее нежную кожу на кончиках пальцев.

Ее агония вчера стоила мне последних нервных клеток. Знал, что нужно собраться, что только от меня зависит ее облегчение и делал все это скорее на автомате, превратившись в бездушную машину. В один из тех сложных механизмов, что моя компания обслуживает по всей стране. Массировал, разминал, спасал. Делал все, что было в моих силах.

И только когда мы справились и Мира, измученная болью и жаром, наконец заснула, меня с головой накрыло эмоциями. До сих пор кроет, если честно.

Моя любимая девочка. Моя такая сильная малышка.

До утра гладил ее волосы. Шептал такие нелепости, что наверняка в любое другое время, от стыда бы сгорел за них. Но вчера это все ощущалось настолько естественно и натурально, что никаких фильтров просто не существовало. Смыло их к чертовой матери. Волнением. И любовью. Такой всепоглощающей любовью, от которой сердце распирает и просто уже не помещается в груди.

Моя жена. Впервые за эти долгие дни разлуки Мира, действительно, перестала быть чужой. Возможно, дело в том, что она спала и лишь поэтому не могла меня оттолкнуть. Но мне было наплевать. Это только начало. Мы все исправим и наверстаем. Потому что внутри… не только в сердце, но и в каждом чертовом внутреннем органе все еще живет безумная чистейшая любовь к ней. К моей жене.

Поэтому сейчас, несмотря на то, что лучи солнца уже довольно активно припекают мое лицо, я все равно не спешу открывать глаза. Хочу растянуть этот момент на как можно дольше, чтобы смаковать его, когда моя упрямая женщина снова оттолкнет меня и самоуверенно заявит, что легко справится и без меня. Прижимаюсь к ней щекой и покрепче сжимаю в своих объятиях. Аккуратно, чтобы не разбудить, веду рукой по ее такому мягкому и пушистому предплечью и… стоп! Почему пушистому-то?

Я все-таки распахиваю глаза и рывком подскакиваю в сидячее положение. Перед глазами рябит, но даже такая «прыгающая картинка» расставляет все на свои места. Я провел остаток ночи на полу, используя вместо подушки пушистого плюшевого медведя, который в два раза больше нашего сына и который, конечно же, и близко не моя жена.

Кому сказать — не поверят! Бизнесмен из первой десятки Форбс спит на коврике, словно пес. Еще и медведь этот… Зоофил ты, Соболевский. Чуть над бедным мишкой не надругался, пока о жене думал. Кстати о ней… и куда на этот раз сбежала моя женщина?