Развод. Расплата за обман
Шрифт:
Сейчас внутри меня все превратилось в вечную мерзлоту: я ощущаю мерзкий холод в желудке, сердце, в кончиках пальцев, и никак не могу согреться. С неба валит проклятый снег. Город, еще вчера казавшийся мне по-новогоднему чистым и убранным, сегодня вызывает ощущение замкнутого, серого лабиринта, полного опасностей.
И единственное, что заставляет меня оставаться хоть немного еще в себе — это горячая ладонь Марка, сжимающая мои ледяные пальцы.
— С ним будет все в порядке, — говорит он, стараясь заразить своим оптимизмом, но я так боюсь за Колю, что
Господи, как мы смогли проглядеть в его матери, что она не просто не свыклась с утратой до сих пор, — она серьезно больна. И помощь ей нужна соответствующая, и уж никак доверять ребенка нельзя.
Нужно было нанимать врачей, проводить освидетельствование и отправлять ее на лечение, где ей оказали бы помощь.
А я должна была оградить своего сына от его сумасшедшей бабушки и, видит бог, я пыталась это сделать, как могла. Но никак не рассчитывала, что она выкрадет Колю, прямо под нашим носом, и ее сумасшествие откажется сильнее, чем боязнь навредить такому маленькому и важному человеку.
Мы едем с Марком в нарушении всех правил по городу, снег летит из-под колес градом в разные стороны. Я вижу, как муж крепко сжимает оплетку руля, до того, что костяшки становятся белыми — белыми.
Мое первое желание, — крикнуть ему в лицо, что это все твоя мать, что каждая наша проблема тянется и тянется с твоей стороны, от изрезанного сердца нашего сына, до помешанной старой женщины, что выкрала ребенка, не взирая на то, что ему нельзя, все это нельзя.
Нервничать, долго плакать, мерзнуть, голодать. Находиться так далеко от меня.
Все эти чувства рвут меня изнутри, и я истекаю болью и отчаянием, не позволяя себе даже думать, что будет если…
Потому что нельзя даже мысли допускать о том, что свекровь способна еще больше усугубить ситуацию и сделать что-то с Колей плохое.
Но потом я снова смотрю на своего мужа и вдруг вижу его.
Иначе.
Вижу маленьким мальчиком, которому не хватило любви. В жизни которого произошла такая большая трагедия, похоронившая живьем собственную мать.
Она насильно ампутировала себя от всей семьи, закрывшись в собственном горе, маринуясь в страданиях и не находя выхода.
И с ней медленно умирала вся семья, и пока она оплакивала мертвого ребенка, страдал он — живой, родной. Первенец, и так уже привыкший, что весь мир безраздельно крутится вокруг него, просто потому, что его любят, потому что он родился первым.
А потом вдруг резко Марк не стал нужен никому.
Особенно — той главной женщине, которая родила его.
И эти мысли заставляют почувствовать весь тот ужас, когда он услышал приговор нашему сыну, выпущенный из уст врачей. Темный, давно похороненный ужас всплыл из прошлого, снова пытаясь отобрать самое родное и важное — на этот раз меня.
Я прекрасно понимаю, что пока сын не родился, Марк даже не осознавал, как сможет любить Колю. Как меняется с ног на голову весь мир, едва ты только заглядываешь в глаза своего новорожденного ребенка, и забываешь, как умел жить раньше напрочь.
Мне
— Мы найдем его, детка. С ним все в порядке будет, — он пытается успокоить меня, но не знает, что это я пытаюсь показать ему: я рядом, муж.
Я не брошу тебя, не отвернусь, я останусь рядом и мы вместе заберем нашего сына домой.
Я не позволю твоей матери затянуть тебя на дно ада, в котором она живет уже который десяток лет.
В этот раз мы не будем с тобой по разные стороны: я уже знаю, как это больно, точно приходится отрезать себе руку, наживую, без анестезии.
Страх никуда не уходит, мои материнские инстинкты вопят, как воздушная тревога.
Но я больше не одна.
По навигатору нужная улица совсем недалеко, буквально в тридцати минутах езды, что по московским меркам всего ничего.
Но кто бы знал, боже мой, кто бы знал, какими долгими оказываются эти полчаса. Я успеваю сгрызть все губы до кровавых корок, вглядываясь в разгулявшуюся метель, накрывшую город. Мы едва видим сигналы впереди движущихся машин, и я прошу господа бога и святого Николая не оставлять моего сына одного в этом безумии.
— Доехали.
Мы бросаем машину кое-как, взгромоздив темный джип на поребрики. Я вижу впереди машина Рава, сквозь метель, сощурив глаза, замечаю Арса и Виолу, бегущих к нам навстречу. На автомате отмечаю, что они держатся за руки, и когда Ви чуть не падает, понимаю по ее залепленным снегом джинсам на коленях, что это не в первый раз.
— В доме свет включен на первом этаже, я уже позвал ребят, — докладывает четко Рав, но Марк его перебивает:
— Я пойду туда один, — и видя, что друг хочет возразить, отчаянно мотает головой, — она моя мать, понимаешь? А там мой сын.
Но для меня преград нет, и я заявляю:
— Я с тобой, — и так до боли сжимаю его горячие пальцы своей рукой, что становится больно. Соболевский смотрит на меня одно мгновение, в течение которого я думаю — ну давай же, Марк. Сегодня я смогла, я выбрала тебя, я сделала такой огромный шаг на встречу, я прыгнула через пропасть к тебе. Не отталкивай меня назад, я упаду и уже не смогу найти сил подняться.
Он словно считывает это по моему лицу, и, кивнув, говорит:
— Идем.
И мы идем, идем к большому темному дому, который проглядывает сквозь снежную бурю, как огромное черное пятно, огороженное от нас высоким щетинистым забором.
Там, где-то в глубине этого мрачного логова сумасшедшей старухи спрятан главный человек в нашей жизни.
И я голыми руками готова растерзать всякого, кто встанет на моем пути, чтобы забрать Колю домой.
Глава 67
Дом моего детства — темная громада, высокий забор, лысые деревья, все запорошенное снегом. На нечищенных дорожках не видно ни следа, и я иду, утопая в снегу по самые щиколотки, ощущая, что обувь, рассчитанная только на передвижение в машине, не спасает от холода.