Разводящий еще не пришел (др. изд.)
Шрифт:
Дождь усиливался, но Рыбалко не замечал хрустальных нитей, с глухим шумом падающих на землю. Он думал над вопросом жены... Сын уже второй год живет в Харькове, они отвезли его сразу, как только он окончил в Нагорном десятилетку, теперь видятся с ним лишь во время отпуска. Жена все чаще и чаще настаивает: «Демобилизуйся, столько лет отслужил, офицеры уходят из армии, а тебе со старшинскими погонами давно пора».
Устя расстегнула плащ-накидку, молча прикрыла полой широкие плечи мужа. От нее исходило тепло, пахло знакомыми духами.
— Нет, Устиша, для меня он еще не пришел! Поняла? — резковато
Она поскользнулась, сумочка выпала из рук. Старшина на лету подхватил ее и сунул себе под мышку.
— Кто не пришел-то?
— Мой разводящий.
— А когда он придет?
— Не знаю.
— Выдумщик...
На территории городка они разошлись: Устя направилась в клуб, где помещалась полковая библиотека, Рыбалко заспешил в казарму.
В канцелярии командира батареи старшина застал только писаря Одинцова — рослого солдата с рыжеватыми, короткой стрижки волосами. Он заполнял листы нарядов. Увидев старшину, вскочил, с удивлением воскликнул:
— Товарищ старшина? Уже вернулись из отпуска?.. Все у нас тут в порядке, личный состав батареи в поле.
Рыбалко подал Одинцову руку, потом сел на табурет, почувствовал необычайное облегчение.
— Вот я и дома, — сказал он. Отпуска Рыбалко не любил, почему-то уставал во время них больше, чем на службе, а на этот раз особенно: теща, семидесятилетняя старуха, поддерживая Устю, непрерывно твердила: «У тебя, зятек, золотые руки, иди ты на завод, хватит тебе там, в войске, палить из пушек. Пусть молодые палят, а ты свою норму отстрелял». Подобные атаки со стороны жены и тещи предпринимались почти каждый день, особенно по вечерам, когда семья была в сборе...
— Теперь я дома, — повторил Рыбалко, рассматривая листы нарядов. Он обратил внимание на графу, в которой значилась фамилия рядового Волошина. Почему-то этот солдат за его отсутствие слишком часто назначался в наряд. Писарь, перехватив взгляд старшины, пояснил:
— Сам он просится, чтобы послали в наряд или на хозяйственные работы. Сержанта Петрищева замучил: твердит — куда угодно назначайте, на кухню или уборщиком, скучаю по работе. Первый такой доброволец объявился.
Рыбалко представил Волошина. Полный, с веснушчатым одутловатым лицом, с подслеповатыми глазами, с большими крестьянскими руками, он еще тогда, при первом знакомстве с новобранцами, вызвал у него настороженность: на вопросы отвечал коротко и довольно своеобразно. Рыбалко спрашивал: «Общественную работу в колхозе выполняли?» Волошин отрицательно качал головой: «Беспартийный я». — «У вас четырехклассное образование. Средств, что ли, не было, чтобы продолжать учебу?» Солдат вздыхал: «Грамотеев и без меня хватает». Когда же разговор пошел о трудностях воинской службы, о том, что солдату приходится иногда и полы мыть, и дрова колоть, и картофель чистить, Волошин произнес: «Миру труд — се6е утеха». Что это означало, Рыбалко тогда так и не смог понять. За долгую службу Рыбалко еще не встречался с таким первогодком, которого не сумел бы быстро распознать, составить о нем определенное мнение.
— Это непорядок, — проговорил Рыбалко, передавая Одинцову листы нарядов.
Писарь принял это как упрек. Он хотел было что-то сказать, но Рыбалко спросил:
— Где сейчас Волошин?
Одинцов выскочил из-за стола, распахнул окно:
— Во-он, под навесом, рамочки для ленинской комнаты мастерит.
— Значит, плотник он? — Рыбалко хотелось посмотреть на Волошина, но что-то его удерживало.
Дверь канцелярии была полуоткрыта, и старшина видел ряды коек, чем-то напоминавших утлые плоскодонки, нагруженные аккуратно уложенными тюками. Отыскал взглядом кровать Волошина. Она стояла в самом углу.
Ничего в казарме не изменилось, как и двадцать пять дней назад, та же тишина, те же тумбочки, тот же чисто вымытый пол... И все же Рыбалко показалось — что-то тут не так, как было раньше. Он ходил вдоль кроватей, заглядывал в тумбочки, поправлял лежащие на подушках полотенца, хотя этого не нужно было делать, так как полотенца лежали, аккуратно сложенные в треугольники, как он сам этого требовал от солдат и сержантов. Вслед за Рыбалко неотступно шел дежурный по казарме ефрейтор Околицын, наводчик первого орудия.
— Чья койка? — спросил Рыбалко и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Почему тут спит Цыганок? Его кровать стояла там, — ткнул он рукой в противоположную сторону.
Околицыну было непонятно, как мог старшина узнать об этом, ведь кровати все одинаковые.
— Цыганок подружился с Волошиным, командир батареи разрешил спать рядом...
— Так, тоже новость. — Рыбалко отвернул подушку, под ней лежала толстенная книга «Приключенческие повести». — Этому Цыганку пора знать, где хранить литературу. Уберите.
В каптерке Рыбалко сел за свой маленький однотумбовый столик, покрытый серым сукном, начал перелистывать подшитые служебные бумаги и сразу заметил, что остававшийся за него сержант Петрищев допустил ряд неточностей при оформлении различных ведомостей. Он не рассердился на сержанта, а лишь подумал: «В жизни каждое дело требует своих рук». На стеллажах лежали личные вещи солдат и сержантов — разноцветные чемоданы, туристские сумки, баулы. Рыбалко мог безошибочно определить, кому из солдат принадлежит тот или иной чемодан или баул. Вон самый крайний сундучок голубого цвета — в нем хранятся волошинские вещи: сапоги, домашнего пошива серый поношенный костюм, фуражка неопределенного фасона, пара белья и сорочка со старомодным стоячим воротником. Один раз в месяц солдаты проветривают личные вещи, перебирают и осматривают их, вспоминая жизнь на гражданке и весело подтрунивая друг над другом...
Рыбалко ожидал командира батареи капитана Савчука, чтобы доложить ему о своем возвращении из отпуска. Посмотрел на часы: до конца занятий было еще много времени, и он, выйдя из каптерки, начал осматривать деревца, посаженные возле казармы в прошлом году. Отсюда до навеса, где работал Волошин, рукой подать. «Первый такой доброволец объявился», — мысленно повторил он слова писаря. — Это хорошо, добрым станет солдатом», — заключил Рыбалко.
Волошин был так увлечен работой, что не заметил подошедшего старшину.
— Здравствуйте, Павел Васильевич!
Солдат обернулся: его еще никто не называл по имени и отчеству, и он не знал, что ответить старшине батареи.
— Не узнаете?
— Узнаю, — промолвил Волошин.
Он живо вспомнил и те короткие беседы, которые ему очень не понравились, потому что этот старшина много задавал вопросов, как будто до чего-то докапывался. Волошин взял стамеску и начал зачищать заусенцы. Рыбалко весь передернулся, усы зашевелились, карие глаза прищурились: этот солдат ведет себя, как будто не изучал Строевого устава и не знает, что старшим по званию положено отдавать честь.