Разводящий еще не пришел
Шрифт:
— Так и должно быть. Однако же странные командиры нынче пошли — вечера организуют, танцульки справляют... И это в то время, когда в полку такое ЧП!
— Громов тяготеет к увеселительной деятельности. Водолазов все на здоровье жаловался, кряхтел, а этот вечера организует... Остается только заместителю по строевой примкнуть к ним — и тогда боевая подготовка, считай, кубарем покатилась. Вот безвилочная стрельба... чистейшая благоглупость! Явное нарушение наставления артиллерии. — Крабов полагал, что сейчас полковник взорвется и начнет допытываться, как же произошло всё это, но, заметив, что Гросулов не слушает, о чем-то думает своем, спросил:
— Разрешите еще по стопочке, Петр Михайлович?
— Хватит. Всю ее не выпьешь, и стремиться к этому не надо. — Он опустился на диван, стал наблюдать, как подполковник убирает со стола. Где-то в глубине души у Петра Михайловича таилось чувство брезгливости к Крабову: вот эти увертки, сладенькие словечки, которые тот расточал в его адрес, вечные жалобы на невезение в службе всегда подмывали Гросулова отчитать Крабова, но он сдерживался. — А я думаю, что во всем виноват ваш партийный секретарь. Почему он дал возможность Громову пойти на такое нарушение? Почему? Ответь мне.
— Что он мог сделать? Вы же, Петр Михайлович, сами говорите: командир — это все: царь и бог, а остальное — ремень от винтовки.
У Гросулова задергался шрам на щеке. Его сухие глаза широко открылись:
— Разве это мои слова?
— Да как вам сказать... Может быть, и не ваши, только Бородин тут ни при чем, — смягчил Крабов.
— По-твоему, командир виноват?
— Конечно, он. Опыта и воли не хватает.
— Ты убежден в том, что Громов виноват?
— Конечно.
— Давай выкладывай.
Рассказ получился длинный, со множеством деталей и совсем неинтересных для Гросулова отступлений. Полковник запомнил только одно: те мысли по огневой подготовке, которые когда-то волновали его самого, лейтенант Шахов, кажется, сумел осуществить на практике. Когда Крабов умолк, он, словно пробудившись, произнес:
— Со второго выстрела, говорите?.. По закрытой цели?..
— Дело-то не в этом, Петр Михайлович.
— Нет, в этом, — сказал Гросулов и махнул рукой. — Ладно, будем спать. Завтра встанем в четыре. Две недели не охотился. Тянет, а потом уж займусь вашим ЧП.
Гросулов лег на диван. Поправляя на себе одеяло, продолжал:
— Генерал Захаров прочитал докладную Громова. Он накануне моего отъезда прислал. Сказал: поезжай разберись, кажется, что-то хорошее начали... Посмотрим, разберемся... По закрытой цели... Это здорово!
Крабов собирался выключить свет, но рука его вдруг опустилась:
— Генерал?! Одобряет?
— Гаси свет, Лев Васильевич, на охоте поговорим.
Крабов щелкнул выключателем и вышел на кухню, чтобы там подождать Елену.
Расследование «узловского дела», как показалось Крабову, шло несколько странным образом. Первый день, это было в понедельник, Гросулов еще кое-как интересовался им: он с пристрастием допросил Узлова. Тот отвечал коротко: «Да, знал, что Волошина не оказалось на огневых позициях, докладывать командиру батареи сознательно не стал, могли бы отстранить взвод от стрельб, а я хотел, как и все, отстреляться в срок и хорошо».
На второй день Гросулов уже забыл о ЧП, полностью занялся изучением результатов стрельб взвода лейтенанта Шахова. Он сидел в кабинете командира полка и вызывал к себе по одному человеку.
Вошел Савчук. Полковник знал этого офицера давно, обратился к нему по имени и отчеству:
— Садитесь, Петр Захарович. Вы член партийного бюро?
— Да, товарищ полковник.
— Знаете, по какому делу я вызвал?
— Знаю.
— Что скажете?
— Скажу, что идея Шахова далась нам не легко. Водолазов не хотел слушать. Громов — новый человек, проявил вполне понятную осторожность... пока сам не убедился в полезности дела. Лейтенант Шахов...
— Погодите, погодите, — остановил Гросулов Савчука. — Бородин нажимал на Громова?
— Нажимал, товарищ полковник. И не только он, многие коммунисты старались, чтобы новый командир быстрее понял ценность начинания.
— Удивительно! — Полковник резко поднялся и зашагал по кабинету, попыхивая трубкой. — Выходит, что командира опутали, подмяли под себя. Удивительно! Какой же он командир, если допустил такое насилие над собой?! — Петр Михайлович, поостыв немного, сел на прежнее место, заметил на лице Савчука недоумение и уже с меньшей строгостью продолжал: — В чем эта ценность выражается? Может быть, Шахов Америку открыл?
— Товарищ полковник, вы лучше меня знаете артиллерию. Разве вы не понимаете, как важно в современном бою метко стрелять по врагу!
Гросулову показалось, что капитан учит его, словно новичка посвящает в тайны, которые давно знает. Он, сощурив глаза, резко бросил:
— Экая глубина мысли! — Помолчав, спросил, глядя в окно: — Капитан, вы представляете, что для этого нужно?
Савчук спокойно ответил:
— Многое, товарищ полковник. Заранее знать местность, иметь хороших разведчиков, вычислителей, мастеров огня...
— Да, да! И этого мало!
— Верно. Командир полка знает об этом, и он делает все, чтобы наши разведчики отлично владели своим делом.
— Зна-ает! — врастяжку произнес Петр. Михайлович. Он поймал себя на мысли, что завидует Громову. «Черт возьми, похоже на то, что они что-то дельное начали», — пронеслось у него в голове. Чувство зависти быстро угасло.
— Савчук, скажите прямо: стоящее это дело?
— Очень стоящее, товарищ полковник. Вы посмотрите, какой планшет изобрел Шахов. Устройство удивительное!