Реально работающий проект. Счастье. Мечты. План. Новая жизнь

Смирнова Любовь

Если я научу своих детей быть несчастливыми и они станут таковыми (не дай Бог, конечно), у меня возникнет вопрос о том, насколько теперь я сама могу чувствовать счастье. Думаю, это маловероятно.

Моя тетя всю жизнь проработала в младших классах школы в Нью-Йорке. Помню, как она рассказывала мне, когда Элис исполнилось два года, что в педагогике есть несколько типов воспитания. Если точнее, их целых четыре: диктат, гиперопека, невмешательство и сотрудничество. И каждый из них приносит свои последствия. Например, я ненавижу диктат, когда один человек постоянно подавляет волю и инициативу другого человека. Я не приемлю такого отношения к ребенку, хотя некоторым родителям он кажется неразумным существом, которое

надо систематически наставлять на путь истинный. Наш Алекс, это видно уже сейчас, в семь лет, по характеру явный лидер. Давление извне не вызывает в нем ничего, кроме сильной реакции сопротивления. Элис более спокойная и послушная, и я не хочу, чтобы ее инициатива была сломлена и она выросла мнительной и неуверенной в себе. Но, поскольку мой папа всегда говорил, что у меня самой в характере «министерские замашки» и что я люблю покомандовать другими, я стараюсь ставить себя на место своих детей. Если бы я была моей Элис, если бы мне было сейчас девять лет, хотела ли бы я, чтобы со мной разговаривали так, как я только что начала? А если бы я была Алексом? Поэтому я всегда старалась общаться с младшим поколением нашей семьи без наезда и диктата. Но у меня наблюдается другая крайность, особенно что касается дочери (может, еще и потому, что все главные ошибки мы совершаем на старших детях, на вторых детях их сглаживаем и только на третьих начинаем вести себя как нормальные родители. Имея двух детей и массу времени в будущем, я пока не проверила это свое предположение).

Мне кажется, порой я склонна к тому, что моя тетя-педагог называет гиперопекой. Это когда родители ограждают ребенка от забот, усилий и трудностей, принимая их на себя. Я часто ловлю себя на том, что мне проще самой сложить разбросанные игрушки и книжки, чем попросить детей навести порядок в своих комнатах. Или, увидев, что дети ушли в школу, забыв что-то нужное, мне хочется тут же их догнать, напомнить и отдать прямо в руки забытую вещь. Поначалу я так и делала, пока однажды не решила, что забывчивость, подстрахованная моей опекой, слишком долго продолжается. И скорее всего, она не пройдет никогда. Хватит! Забыл учебник — будь сегодня без учебника. Забыл ключи — посиди до прихода взрослых в беседке.

Этот мой недостаток знает Томми. И он же помог мне его осознать и справиться с ним. В основном справиться. Я все еще иногда веду себя как сумасшедшая взбалмошная мамаша, больше похожая на наседку. «Результат предсказуем — как правило, из такого ребенка вырастает незрелая, капризная, эгоцентричная, требовательная личность, неприспособленная к жизни», — предостерегала меня тетя. «Если о детях чрезмерно заботиться, то как же они смогут сами принимать в будущем какие-то решения? — рассуждал Томми. — Вот станем мы старичками, а они, бедняги, без нас никуда… Ты что, хочешь, чтобы наш сын не мог действовать?» Я такого счастья не хотела. Тем более, именно в этом месяце я имела возможность убедиться в том, что Алекс на мои вспышки опеки реагирует так же, как на диктат — сопротивлением и бунтом.

Все начало апреля я посвятила размышлениям, достаточно ли счастливы мои дети из-за моего стиля общения с ними. Наверно, я все же веду политику невмешательства, о которой мне говорила тетя Энни. Мне казалось и до сих пор кажется, что это самое полезное — признать то, что взрослые и дети могут существовать независимо друг от друга. Каждый может быть предоставлен сам себе, это полезно для развития самостоятельности и ответственности. Совершая ошибки, ребенок вынужден сам их анализировать и исправлять. Я стараюсь не пускать их анализ и исправление на самотек, но иногда забываю это делать.

Так вот, я пришла к выводу, что мой метод — это метод матери, занятой своими собственными делами. Конечно, я дарю своим крошкам подарки, хожу к ним в школу на утренники и вместе с ними любуюсь животными в зоопарке. Но это бывает не каждый день. В обычные дни я так занята, что едва успеваю сказать детям пару слов перед сном, и бывает, что это слова о том, ели ли они без меня и что именно. А ведь они растут и меняются, и когда поесть без меня для них будет не труднее, чем мне без них, не окажется ли, что нам с ними и поговорить-то не о чем? Мне хочется, как и всем, чтобы дети выросли, но, с другой стороны, не грешит ли мой метод их воспитания будущей эмоциональной отчужденностью? Ведь не получивший нужной доли родительской заботы и ласки ребенок чувствует себя одиноким, становится недоверчивым…

Я стала искать решение и нашла. Совместная деятельность, и побольше! «Я должна перестать так много думать о работе… Думать — или делать это в ущерб мыслям о детях?» — осенило меня. Я достала телефон и позвонила сестре:

— Привет! Скажи, тебе удается думать о работе и детях одновременно?

— Ну, учитывая, что с некоторых пор я преподаю в лицее…

— Ах, ну да, я забыла! Да я не об этом!

— О чем тогда? Все счастьем своим мучаешься?

— Хм… Чужим, между прочим, тоже!

— Так что ты хотела спросить? Работа и дети?

— Да-да, именно. Тебе удается одновременно думать о работе и СВОИХ детях, и чтоб при этом ни они, ни дело не страдали? Она рассмеялась.

— Хороший вопрос! Только я тебе вот что скажу: самое главное — не совмещать мысли о том или об этом сразу. Главное — это ты и они, ваша поддержка. Взаимная. Всегда. — Ясно. Один за всех и все за одного…

— Вроде того! Ой, все, прости, до вечера, не могу больше говорить, мне пора… Пока-пока! — весело прощебетала Нора на прощанье, и трубка пискнула и смолкла.

И, наконец, я помню, что и наша тетушка 9 лет назад учила, что такой способ построения отношений в семье, когда родителей и ребенка объединяет общая цель, совместные дела — это сотрудничество. Томми сказал бы: как в бизнесе. Может, он и прав. Мы и дети — одна компания? Почему нет? Все равно отправной точкой в данном случае будет слово «мы».

Я присмотрелась к себе и постаралась вспомнить все, что говорила детям за последние месяцы, а самое важное и памятное — даже годы. Да, я старалась давать им свободу и научить самостоятельности. Но я стала кое-что забывать… Я должна всегда находиться, а не теряться, в минуту, когда нужно вовремя прийти на помощь, поддержать, растолковать, успокоить… Я! А кто же еще?!

Когда я подумала об этом, на крыльце раздался топот ног, дверь в прихожую открылась, и на пороге появилась Элис. «Мам! Хорошо, что ты дома! — сразу же сказала она. — Нам задали написать небольшую сказку. Можно я напишу про тебя? Ты будешь доброй феей…» Я засмеялась и обняла ее. «Конечно, можно! А ты случайно будешь не Золушкой?»

Мне кажется, что в нашей семье есть и общие ценности, и интересы, и даже семейные традиции. Все это рождает эмоциональную потребность друг в друге.

Правильно объясняем, чего мы от них хотим. и учим этому других людей…

Это беда взрослых — неумение спокойно объяснить, чего им от ребенка, собственно, нужно. Вроде бы папа или мама хотят, как лучше, а излагают свои мысли слишком эмоционально, что ребенок воспринимает как «неуважение» и «наезд» по отношению к нему. Когда Томми пытается указать Алексу на то, что он плохо отмыл руки от уличной грязи, а уже направляется к обеденному столу, он не говорит про то, что это негигиенично и вредно. Он говорит, что такой большой парень не умеет мыть руки, и над ним скоро вся школа будет смеяться, причем таким тоном, что даже мне тут же хочется спрятаться. Но вот руки уже помыли, все вроде бы уладилось, однако ребенок ест со слезами на глазах, а муж все еще на взводе: «Нет, ну ничего себе! Мой сын — грязнуля!»