Реальность и мечта
Шрифт:
Такая же картина в современной драматургии: пьес вроде бы много, но все они говорят об одном и том же — как нам сегодня плохо и как будет хорошо, если мы сделаем то-то и то-то. Вот уж чем зрителя не удивишь!
В этой связи мне почему-то вспомнился спектакль «Полонез Огинского» Романа Викгюка. Там был показан всеобщий развал. И что мне открыл этот спектакль? Что мир сошел с ума? Я и так это знаю. Что люди через соблазны превращаются в скотов? В своей жизни я нередко наблюдал такое. Что они не знают, куда идти? Я порой это и по себе ощущаю. Так зачем такой спектакль, если мне не подсказывают выхода? Если в нем даже просвета нет? Зато соль на раны мне в нем сыплют и сыплют! Для чего?
Настоящий театр не успокоительный наркотик, но он же и не психотропное
Да, театр должен быть современным, но зрителю, да и актеру, больше нужны фигуры и коллизии, которые содержат вневременные ценности. А ценностями они остаются потому, что в них всегда есть перекличка с тем, что происходит сегодня. Но и напоминание, что жизнь — это не только курс доллара и оперативные сводки милиции. Однако мы, находясь в бурлящем котле повседневности, далеко не всегда можем ухватить суть происходящего, а потому и не можем сами ответить на вопросы, которые ставит перед нами действительность. Тогда на помощь приходит классика. В ней заложены вечные духовные богатства — ответы на вопросы человеческого бытия, а значит, в ней опора всем ныне живущим.
Представить невозможно, что бы мы делали сегодня без Островского, Гоголя, Достоевского, Чехова, Шекспира! Но классику сегодня просто так не поставишь. Она должна в каждую новую эпоху, на каждом новом повороте времени прочитываться заново. Ведь все постоянно меняется. Что-то отмирает и нарождается в обществе. Меняется человек, его мироощущение, вкусы. Обновляется эстетика. А спектакль должен органично вписываться в наш «безумный, безумный, безумный мир». Нельзя же благодушествовать, за чашкой чая с вареньем, на фоне нарисованного деревянного Замоскворечья из XIX века, когда за стеной строятся небоскребы из стекла и бетона.
Но есть нечто, объединяющее обе декорации, — узнаваемость страстей человеческих и неизменность нравственных ценностей, что во все века позволяет театру черпать и черпать из по- истине бездонного кладезя драматургии всех времен и народов.
Любовь… Сколько бы мы ни говорили, ни писали о ней, как бы глубоко ни переживали ее сами, она остается загадочным, сокровенным, непостижимым чувством. Нет определения любви, которое годилось бы на все случаи. Она — всегда открытие. Трудно предугадать, на какой поступок она вдохновит или толкнет человека. Да почти вся классика — этр истории любви. И ни одна из них не похожа на другую. Перефразируя поэта, можно сказать: любовь — единственная новость, которая всегда нова…
Классика тоже всегда нова. Но не всегда бывает так, что черпнул — и вот она, золотая рыбка успеха! И мы до хрипоты спорим в театре по поводу того, что взять в текущий репертуар. Режиссер предлагает «Ревизора» или чеховскую «Чайку». Мне же кажется, что стало некой навязчивой модой — все время трактовать Чехова и Гоголя на свой лад. Будто каждый театр старается найти в Чехове нечто, что еще никто не находил. Да, и Чехов, и Гоголь — великие знатоки человека, но я боюсь моды, которая и в театральном репертуаре становится такой же принудительно непременной, как джинсы.
Некогда, став художественным руководителем, я поставил себе задачу широко раскрыть двери Вахтанговского театра для новой актуальной драматургии и острой, звучащей по-современному классики. Для этого требовалось приглашать как серьезных известных режиссеров, так и молодых, но уже интересных, обещающих самобытно раскрыться постановщиков. Над этим я и работал, и были на этом пути успехи, хотя и от неудач мне никто не давал страховки. Только успехи и неудачи нормальны для творческого поиска. Всех, кого я приглашал, не перечислишь. Однако упомяну, что свои режиссерские замыслы у нас раскрывали Роберт Стуруа, Петр Фоменко, Аркадий Кац, Роман Виктюк, Владимир Мирзоев, Вячеслав Шалевич, Сергей Яшин, Александр
Но это, так сказать, творческая часть забот художественного руководителя, а зиждется она на хозяйственно-экономиче- ском фундаменте и отчасти зависит от межличностных отношений в труппе — и об этом тоже приходится задумываться. Подобные проблемы были донельзя обострены в 90-е годы прошлого века, и, наверное, мне проще всего было бы отмахнуться от них и занять какую-нибудь удобную и несколько отстраненную позицию. Но, признаться, я и по сей день испытываю ответственность за дело, которому служу всю жизнь, — за театр.
Вот в свое время закончилась перестроечная эйфория, и обнаружилось, что вместе с некоторой административной самостоятельностью театры обрели кучу проблем, а механизмов для их решения не освоили. И приходилось многим заниматься самому.
Вот износился у нас реквизит, устарело сценическое оборудование, а в провальной финансовой ситуации (хорошо известно, что происходило в экономике в ту эпоху) средств для устранения этой прорухи у театра не было. Значит, надо идти к чиновникам, начальникам, имя которым всегда было легион. У нас и сейчас начальства больше, чем работающих. Было много, а стало еще больше. Куда ни пойдешь, масса каких-то комитетов, парламентов и департаментов. Вот еще бы хорошо для чиновников вицмундиры ввести — мы бы тогда абсолютно стали похожи на николаевскую «палочную» Россию, как ее описывали в советское время. Только нам тогда и не снилось то, что есть сейчас! Ходить же по высоким кабинетам сродни Дантовым кругам ада: не факт, что требуемое выделят, но унижений точно натерпишься. А ходить надо, чтобы дело твое не пресеклось, чтобы не приказали долго жить лучшие традиции театрального искусства, отечественной культуры вообще, которая и так во многом на ладан дышит.
Вот я и ходил. Например, возле нашего театра на Арбате долгое время стоял дом-развалюха, который реставрации не подлежал и никому при этом не принадлежал. Нам же как воздух нужна была вторая сцена для экспериментальной деятельности в театре, для расширения репертуара, наконец, для обеспечения работой всей труппы. А получить землю по соседству с формулировкой «в полное хозяйствование», чтобы привлечь инвесторов и строителей, никак не удавалось. На наши просьбы и резоны был ответ один: «нет средств, нет возможностей». И кончиться все могло тем, что какой-нибудь шустрый предприниматель или вездесущая мафия наложили бы лапу на эти развалины и появилось бы посреди Арбата очередное казино. Ведь в постсоветской России бывало, что даже под театральной вывеской открывались сомнительные лавочки ради барыша, и для этого новоявленные бизнесмены легко забывали о подлинном значении сценического искусства для общества. Однако свою правоту Вахтанговский театр доказать все-таки сумел, и землю нам выделили.
Сложности были и с гастролями. Даже так случилось, что из- за экономических неурядиц два или три летних межсезонья Москва оставалась без приглашенных театральных коллективов — их просто не на что было пригласить. Тогда даже путешествие из Петербурга в Москву было сопряжено с изрядными проблемами. Более того, стране реально угрожала утрата единого культурного театрального пространства. Причем столичные труппы также находились в серьезном затруднении при организации своих творческих выездов на периферию. Выпутывались мы из ситуации как могли. И выпутались! В начале 2002 года вахтанговцы в полном составе побывали на гастролях в Киеве, давали спектакли в Театре имени Леси Украинки. Это значит, что занятость труппы в постановках была полной.