Реальность сердца
Шрифт:
У него почти получалось: Фиору едва не показалось, что он в кабинете один. — Что ж, вы правы, вы не можете рисковать собой. Конечно, можно приложить усилия, чтобы избежать подобного исхода, но…
— Может быть, вы объясните, для чего это нужно?
— Да, разумеется. Я был уверен, что вы уже полностью осведомлены. Я хочу провести обряд, который позволит избавиться и от Противостоящего, и от Сотворивших. Покончить с угрозой, которую представляют собой и одни, и другой. Герцог Гоэллон же всеми силами стремится мне помешать. Я рассчитывал использовать для обряда вернейших адептов Противостоящего, но, благодаря стараниям герцога, это невозможно. Он же слишком поздно решился действовать. Сейчас затеянное им приведет только к катастрофе. С вашей помощью я мог бы это предотвратить и все-таки осуществить свой план, но — мне придется обойтись без вашей помощи. Благодарю, что согласились выслушать меня, а не сразу позвали городскую стражу.
— Вы ведь не просто хотели избавиться от богов, но и призвать на их место другого? — Фиор на всякий случай убрал руки за спину. — Скажите, какого цвета глаза у вашего покровителя? Герцог Скоринг удивленно повернул голову. По усталому лицу проскользнула легкая тень недоумения. Вопрос: «Какая разница, не жениться ж вы на нем собрались?» едва не соскользнул с губ — Фиор буквально услышал эту невысказанную мысль.
— Такого… серо-голубого, точнее сказать не могу, — скориец небрежно махнул рукой, обвел комнату взглядом, ища предмет подходящего оттенка. До последней минуты регент надеялся на то, что все это — череда дурацких совпадений и недоразумений. Герцог Гоэллон никак не обосновал свою уверенность в том, что проклятьем Золотая династия обязана богу-самозванцу. Оставалась еще надежда на то, что он ошибся, а проклятье — дело рук Противостоящего, оказавшегося истинным творцом, но ныне — разрушителем. Но «серо-голубые», а точнее — серо-синие, сизые, оттенка голубиного крыла были у той тени, что совсем недавно попыталась ударить в спину. Герцог Скоринг же, вопреки всем расчетам и надеждам, оказался верным соратником этой твари…
— Вы… — голос сорвался, но Фиор заставил себя говорить громко. Ему сейчас было наплевать на все правила приличий. — Вы так желаете всех спасти?! Вы говорите о благе мира и о многом прочем, но вы даже не лжец, вы — тварь под стать своему божеству!
— Простите?.. — скориец вскинул руки, словно пытаясь возразить, но Фиор его не слушал. Не мог, не хотел… не получалось.
— Тот, кем вы хотите заменить Сотворивших — я хотел бы увидеть его лицом к лицу, с оружием в руках… Да нет, честная сталь — слишком большая роскошь для подобного отродья! Виселица или сточная яма будут под стать! И я утопил бы его своими руками! За барона Литто, за герцога Гоэллона, за моих братьев, за всех, кому это ваше самозваное божество испортило жизнь! Вам стоило бы поговорить с бароном Литто. Спросить его, во что ваш дражайший друг превратил жизнь подростка.
— О чем вы? — стоявший напротив человек и так не отличался смуглостью кожи, но тут он побледнел до синевы.
— От кого вы пытаетесь нас спасти? Ровно от того существа, от той дряни, которой мы и обязаны проклятием, да, господин герцог Скоринг? От твари, которая устроила это все, от начала до конца! — голос подвел, сорвавшись на хрип, но слова еще не кончились. — Это его вы пытаетесь возвести во владыки мира?! Вам мало того, что уже случилось из-за проклятья? Всех этих смертей и сломанных жизней? Вы хотите, чтобы весь мир оказался в его власти? Кем, скажите на милость, нужно быть, чтобы искренне затевать подобное?!
— С чего вы взяли?..
— Об этом мне рассказал герцог Гоэллон. Но, знаете ли, я и сам имел возможность убедиться. В ночь после того, как я услышал о проклятии, как мы все узнали… — уже приходилось выжимать из связок каждое слово. Фиор прижал ладонь к горлу. — Тогда я и увидел, какого цвета глаза у вашего божества. Во плоти оно ко мне не явилось, конечно. Но познакомились мы близко. И угадайте, чего эта мерзость от меня хотела? Подтолкнуть к самоубийству. Уже после данной мной клятвы… То, что последовало за этим признанием, Фиор, герцог Алларский, запомнил до конца своих дней. Там, где только что стоял живой человек — изумленный, потрясенный, не вполне верящий своим ушам, — вдруг образовалась пустота. Пустота эта была ростом с самого герцога Алларэ, пошире в плечах и весьма плотного сложения.
Силуэт был — а вот герцога Скоринга, которого впервые за все время знакомства Фиор сегодня чувствовал, как живого человека, а не портновский манекен, там больше не было, осталась лишь оболочка. В которую затягивало, словно в водоворот. На мгновение регенту показалось, что сейчас морок развеется, и на месте застывшего ледяным столбом скорийца проявится сизоглазая тварь во плоти, и это было бы прекрасно, потому что шпагу при входе в дом герцог Алларэ не отдал. Он не знал, можно ли убить воплощенное самозваное божество, но постарался бы… Ничего подобного не случилось. Только — рухнул в кресло человек, до того стоявший неподвижно; рука поднялась, но упала, так и не дойдя до лица — или до ворота рубахи, Фиор так и не понял…
Пронзительным незнакомым доселе холодом, сосущей пустотой тянуло от сидевшего совсем близко — в полутора шагах — ходячего призрака, портрета, выполненного бездарным художником, сломанной куклы…
— Господин герцог… — Фиор застыл, пытаясь понять — как, почему это вышло, неужели из-за его крика, из-за брошенных в лицо слов? Пустота звенела, резала слух, пугала до того животного страха, который Фиору еще не доводилось переживать никогда.
— Мама… — прошептал он, и тут же — и откуда только взялся голос — позвал уже громко: — Кларисса! Госпожа Эйма влетела в кабинет разъяренной рысью. Оплеухой, полученной Фиором, можно было бы свалить с ног мужчину чуть менее крепкого сложения.
— Вы идиот!.. — более внимания господину регенту хозяйка не уделила, бросившись к гостю. Кларисса прижала ладони к щекам герцога Скоринга, заставила поднять голову, заглянула в глаза. Тот не сопротивлялся — он попросту отсутствовал, позволяя делать со своим телом все, что угодно.
— Подайте вина, — не оглядываясь, приказала женщина. — Теперь возьмите с полки зеленый флакон. Лейте половину в кубок. Давайте сюда. Пейте… — это уже было сказано не Фиору. — Помогите же мне, бестолочь! Оказалось, что поить вином человека, который не брыкается, не противится, а попросту ничего не делает — задача не из легких, но герцог Алларэ был счастлив тому, что приходится помогать Клариссе. Она еще о чем-то просила — он выполнял, не думая и не запоминая, даже и не пытаясь осознать происходящее. Короткие резкие распоряжения строили надежную стенку между разумом и стучавшимся в виски вопросом: «Что я сделал? Что я такого с ним сделал, что — вот так?..» Череда распоряжений, следовавших быстрее, чем опытный лучник выпускает стрелы, вдруг прекратилась. Слегка взмокший Фиор застыл у окна, пытаясь понять, на каком он свете и что творится вокруг.
Госпожа Эйма склонилась над сидевшим в кресле гостем, прижавшись лбом ко лбу. Она не говорила ни слова — но это и не нужно было, все происходящее чувствовалось так, что Фиору хотелось загородиться, пропасть, перестать ощущать то, что делала Кларисса. Его это не касалось и касаться не могло; а женщина вытаскивала из тьмы, из непроглядной бездны того, кто был ей дорог не меньше мужа и приемной дочери, и делала это единственно возможным способом: любовью. Все, что она не могла отдать собственному, выношенному и выкормленному младенцу, сейчас переливалось к человеку, которого девять из десяти жителей Собраны с удовольствием забили бы камнями. Фиор почувствовал, что ему трудно стоять, и неловко плюхнулся на подоконник, попытался закрыть руками лицо. Он не имел права быть здесь, слышать, понимать — но не было и сил уйти: ноги подкашивались; и еще он понимал, что чувствует лишь малую толику того, что сейчас обращено на скорийца.
В голове металась лишь одна мысль: «Нам не нужны никакие боги, мы можем — вот так. Люди способны на подобное — даже не для возлюбленного, ребенка, брата; люди способны на подобное, люди…»
— Это… мне? — изумленный бессильный голос.
— Вам, кому же еще, — усталый выдох Клариссы. — Выдумали же — умирать у меня в гостиной.
— Услышав вас, госпожа моя, я не мог себе позволить умереть. Я должен был убедиться, что не обманываю себя выдумкой… Поняв, что все кончилось, Фиор отвел руки от лица. Ему тоже хотелось убедиться, что он не обманывает себя выдумкой. Все в порядке, со всеми все хорошо — и герцог Скоринг не похож больше на пустотелую ледяную статую, и Кларисса устало отирает лоб, возвращаясь в привычную ипостась ироничной хозяйки дома, умирать в гостиной у которой попросту неприлично и не подобает благовоспитанным герцогам.