Реальный Gameррой
Шрифт:
Блин! Меня убить могут, вот прямо сейчас, а я о Пушкине думаю! Это всё из-за того, что я не верю в то, что Юрий выстрелит. Может, потому что сам не собираюсь стрелять? Блин, в игре всё проще, в игре можно «засейвиться». А где сохраниться сейчас?
Зачем я снял ружье с предохранителя?
– Боря, убери ствол, и мы сможем поговорить как цивилизованные люди. Мы поговорим и вероятнее всего, сможем придти к какому-либо консенсусу, – Юрий дергает головой, показывая на снег.
– Подай пример, – я не опускаю ружье.
Черное дуло залеплено снегом, но всего одно нажатие и оттуда вылетит целый веер свинцовых шариков. Выживу ли я после такого выстрела? Может быть, ведь Оскари заряжал дробь на птицу. А если в лицо? Пушкину с Дантесом было проще.
Черт! Снова о них думаю! И очень не хочется быть на месте Александра Сергеевича. Понемногу злость отступает, и указательный палец уже не так дрожит. Я готов опустить ружье, но не я первый поднял его. Колени ходят ходуном от выплеска адреналина, но внешне я спокоен. Или мне так кажется?
– Боря, не глупи. Ведь нам ещё возвращаться. Я надеюсь, что вернемся вместе? – похоже, что у Юрия тоже начинает спадать злость. – Что мы из-за бабы друг друга порешим? Ведь это же срок! Один останется на полянке, а второй сядет лет на десять. И всё равно она никому не достанется.
– Рассуждаешь верно. Но это только слова. Опусти ружье, тогда и поговорим, – я тоже не собираюсь сдаваться так легко. Я должен показать, что внутри меня стальной стержень, а не плавающая медуза.
«Покуда не сгнобишь дурну натуру свою, да не перешерстишь жизнь прежню, не будет рядом с тобой горлицы лазоревой. От лихорадства не мотайся, встреть открытой грудиной» – вроде так сказал колдун? Я уже «перешерстил жизнь прежню», стою сейчас под «лиходейством», но как же не хочется его «встречать открытой грудиной».
– Хорошо, Боря. Я сейчас опущу ружье. Не нужно делать резких движений. Давай на раз – два – три. Я считаю, – говорит Юрий.
– Хорошо, Юра. Опускаем.
– Раз, два…
Рядом каркает ворона. Так громко, что этот звук напоминает взрыв ручной гранаты. Черный зрачок дула, с белым снегом внутри, уже почти опустился, а теперь снова взлетает. Я тоже вскидываю ружье. Звучит выстрел. Палец одновременно со звуком нажимает на спусковой крючок.
Отдача ударяет в плечо, и я падаю на снег…
Глава 18
«Когда-то у нас было время,
Теперь у нас есть дела,
Доказывать, что сильный жрёт слабых,
Доказывать, что сажа бела.
Мы все потеряли что-то
На этой безумной войне,
Кстати, где твои крылья,
Которые нравились мне?»
Наутилус Помпилиус «Крылья»
Вы когда-нибудь замечали — насколько голубым и бездонным может быть небо? Или вы настолько привыкли к этой красоте, что воспринимаете её как данность? А теперь представьте себе, всего лишь на несколько мгновений представьте, что вы тридцать лет сидели под землей и ни разу не видели неба. Представили? И в этом состоянии взгляните на небо… Чистотой оно сравнится только с первым снегом, который укрывает осеннюю грязь белоснежным покрывалом. Глубиной сравнится с самой глубокой точкой Мариинской впадины. А синевой… Синевой небо сравнится только с небом!
Я лежу на спине и рассматриваю чудо из чудес. Я знаю, что я жив, но пока боюсь пошевелиться. От отдачи болит плечо, но это единственная боль в теле. Но если я ощущаю боль от приклада, то боли от дроби нет? Нет и в помине. В ушах даже не звенит, а тихо и сипло тянется одна нота, словно от телевизионного канала, у которого идут профилактические работы. Все остальные звуки пропали напрочь. Ощущение сравнимо с берушами. Ещё пахнет порохом и гарью.
Дебафы? Их нет.
Я умер? Тоже нет – задница замерзает на холодном снегу. Вряд ли у мертвецов будет мерзнуть зад. Всплывающих окон нет, и это странно. Должно же быть хоть что-то, но мой смайлик всего лишь удивленно смотрит на меня. Зато чуть убавилось в шкале «Здоровья». Ещё бы, после такой битвы поневоле здоровье поубавится.
Где Юрий? Пока не знаю. Но мой выстрел был направлен точно в голову. Я не мог промахнуться… или мог? Сам факт того, что я убил человека, леденит гораздо больше, чем снег за шиворотом. Или не убил?
– Боря, – доносится шепот начальника логистики.
Нет, жив. В мозгу сразу высвечивается картина того, как он лежит у ели с раскуроченным лицом и шепчет: «Добей меня». Меня передергивает от собственных фантазий, и я спешу поднять голову.
– Ты как? — спрашивает стоящий на ногах Юрий.
Крови не видно, кроме той, что сочится из разбитой брови. Он стоит на ногах, как ни в чем не бывало, вот только лицо похоже на гипсовую маску. Я приподнимаюсь на локте — вроде всё в порядке, кроме зудящего плеча и ноющих синяков. Встаю на колени, затем на ноги, выпрямляюсь. Ни-че-го.
– Я нормально, а ты как? На тебе лица нет.
— На свое посмотри. Что случилось? Почему ты жив?
– Мама родила, – огрызаюсь я. — Откуда же я знаю? Ты сам должен по определению уже здороваться с архангелом Гавриилом.
Юрий вытирает лицо, закидывает ружье на плечо и надевает лыжи. Я смотрю на это действие и понимаю, что прежнего нашего общения начальник-подчиненный уже не будет. Уже никакого общения не будет. Редко кому хочется разговаривать с человеком, в которого стрелял. А уж если человек стрелял в тебя. И почему мы оба не попали?
— Кроме как колдовством, я это не могу объяснить, — Юрий словно слышит мои мысли. — Не зря же Оскари возил нас к колдуну. Тот мне сказал, что я совершу самый большой промах в своей жизни. Ладно, мы оба дураки, оба погорячились, с кем не бывает? По поводу разбитых рож скажем, что сорвались с обрыва. Лады?
— Лады, замяли. Я сам от себя такого не ожидал.
– - Думаешь, что я ожидал? Если бы сова не ухнула…
– Какая сова? Ворона же каркнула.
Мы переглядываемся, по спине пробегает холодок, словно посадили ледяную сороконожку, и она промчалась от копчика до затылка. То, что сейчас произошло, вряд ли можно отнести к нормальным явлениям. Мы же нормальные, адекватные люди. С высшим образованием. А катались по земле, как разъяренные коты, да потом ещё и пальнули друг в друга…
– В общем, мирно у нас как-то лучше получается бороться за Оксану. Предлагаю так делать и впредь, а она уже сама выберет – с кем ей остаться.