Реанимация чувств

Степановская Ирина

Она вернулась в отделение и пошла по палатам. Сначала зашла к Нике. Там дежурила Мышка.

– Ну что?

– Температура поднялась. Тридцать девять.

– Как мы все и думали, началась пневмония, – констатировала Тина и стала слушать легкие. Потом взяла в руки лист назначений. – Антибиотики все есть?

– Есть. – На Мышку тоже было жалко смотреть. Она еще не приучилась спокойно относиться к неизбежному. Маленькое личико посерело от волнений и усталости и от бессонной ночи.

– Много у тебя будет еще таких больных, – сказала ей Тина. – Довольствуйся тем, что мы делаем все, что можем. Больше

сделать для нее просто нельзя.

– Я понимаю, – ответила Мышка. Ника лежала перед ними беспомощным биологическим объектом, ничего не чувствуя, ничего не осознавая. Сознание опять покинуло ее, и это было, наверное, к лучшему. Хриплое, тяжелое дыхание мехами клокотало в тонкой груди, и было удивительно, как такое хрупкое тело может производить такие громкие и грубые звуки.

– Мать ее утром приходила, – продолжала Тина. – Хочет забрать ее в «Склиф».

– Мать? – удивилась Мышка. – Она выписалась из больницы, что ли?

– Откуда? Из больницы? – не поняла Тина.

– Так когда мы с Аркадием Петровичем девочку принимали, мы спросили у фельдшера «Скорой», где родители. «Скорая» же ее из дома забирала. А фельдшер сказала, что девочка дома была одна, так как ее мать находится в больнице в тяжелом состоянии, якобы с больным сердцем, и девочка, кстати, все повторяла, что если мать узнает, что случилось, то у нее сердце не выдержит!

– Так мать действительно находится в больнице?

– Я точно не знаю. Фельдшер сказала, что у квартиры был такой вид, будто там были гости, везде накурено, море пустых бутылок. Но дома девочка была одна. Это фельдшер очень четко сказала, я запомнила. Еще она сказала, что, видимо, все испугались и убежали. Ладно, что еще кто-то сообразил «Скорую» вызвать и дверь открыть, потому что сама бы девочка не смогла. Она просто обезумела от боли, шока, не знаю, еще от чего. Кричала что-то невнятное…

– Знаешь что, – сказала Валентина Николаевна задумчиво, – предупреди всех. Если вдруг меня в отделении почему-либо не будет, девочку никуда никому не отдавать. До тех пор пока не появится настоящая мать. Или лицо, которое предъявит какие-нибудь официальные документы. Паспорт, например. А лучше дождаться следователя. Пусть он все выяснит, кто мать, кто не мать. А наше дело лечить.

– Хорошо, я всем передам, – просто сказала Мышка.

– Приходила утром одна женщина, она показалась мне странной, – продолжала Валентина Николаевна. – Обычно матери так себя не ведут…

– А эта женщина сказала, что она мать Ники? – уточнила Мышка.

– Да… То есть я тоже точно не помню, – задумалась Тина. – Как же она сказала… «У вас тут наша девочка» или что-то в этом роде. – Перед глазами Тины всплыла хорошенькая точеная фигурка незнакомки в наброшенном на плечи халате. Копна блестящих черных волос, накрашенное лицо. Тонкая рука с браслетами и два пальца, протягивающие ей деньги. – Я не помню точно, что она сказала, – произнесла Тина, – но теперь я уверена, что это не мать. Кто это, я не знаю, но девочку без меня никому не отдавайте! Особенно с учетом того, что случай это криминальный.

– Почему криминальный?

– Ну прежде всего, любая попытка самоубийства – уже повод для криминального расследования. А в этом случае – много мелких деталей, которые не связываются. Ну, например, ты мне сказала, что девочка очень беспокоилась

за свою мать. Беспокоилась и решила отравиться – не вяжется же? А потом, есть и объективные данные. Учись, ты должна уметь их различать. Вот, посмотри на ее лицо и шею, как располагаются следы от потеков кислоты? Ото рта они идут к затылку, горизонтально, а те, что спустились на шею, тоже потом стекли на заднюю поверхность к спине. Что это значит?

– Она лежала?

– Может быть… Во всяком случае, чтобы образовались такие потеки, положение тела должно быть горизонтальным. А сама посуди: лежа пить неудобно. Если бы ты захотела выпить кислоту, чтобы отравиться, что бы ты сделала? Ты взяла бы бутылку, запрокинула голову и смогла бы сделать глоток. Максимум два глотка.

– Почему так мало?

– Кислота сразу вызывает спазм гортани и пищевода. Ты стала бы кашлять, кричать, бегать за водой, звать на помощь, потом упала бы на пол и стала бы кататься от боли. Бутылку ты бы бросила или выронила, кислота бы разбрызгалась, несколько капель попали бы на кожу, но таких четких, глубоких потеков бы не было. И внутренний ожог располагался бы не дальше верхней трети пищевода. А здесь такое впечатление, что затеки попали и в трахею, и в крупные бронхи. Самой столько выпить эссенции невозможно.

– Что же это было? Кто-то хотел ее отравить?

– А это не наше с тобой дело, и предполагать что-либо бессмысленно. На это есть судебно-медицинский эксперт, следователь и суд. Не будем отбирать у них хлеб.

– Зачем же тогда нам надо это знать?

– Чтобы все описать в истории болезни. Ведь уголовное дело может быть заведено и не сейчас. Дай бог, больная поправится, уедет куда-нибудь, рубцы залечат, они изменят вид, какой же тогда документ останется? Наше с тобой творчество. Какими мы с тобой опишем повреждения, такими они и будут считаться навечно. Поэтому хирурги должны уметь описывать раны, травматологи – переломы, а мы – все, что попадается нам на глаза. Поняла?

– А кровоподтеки у нее на руках отчего? Значит, ее держали? Удерживали на полу или где-то еще, где должны быть следы кислоты?

– Деточка! – строгим голосом сказала Валентина Николаевна. – Повторяю: не наше дело. Следы пусть ищут те, кому это положено. А нам положено лечить. Все. А наблюдательность никогда не мешает, но без ненужных предположений. Поняла? Кстати, где сейчас Валерий Павлович?

– Он возится с повешенным. Привезли нового больного. И его наконец посмотрел отоларинголог. Доктора, я слышала, на повышенных тонах решали, куда его класть. Но лорик сказал, что к себе его не возьмет, потому что гортань цела, и Валерий Павлович решил открыть третью палату. Больного, правда, поместили пока во вторую на место того, с инфарктом, которого перевели в кардиологию.

– Ну, правильно, что оставили, – сказала Тина. – Рисковать не стоит. Пусть лежит у нас. В третью палату положим того язвенника, которого доставит Барашков после плановой резекции желудка, если его не возьмут в хирургию. А во вторую палату на свое место ляжет алкаш, которого Ашот привезет после срочной операции. Если, впрочем, нам всем очень повезет и он его все-таки привезет. И третьим там остается кавказец.

Из коридора донесся шум и крики.

– Что там такое? – Тина повернула голову в направлении коридора.