Реанимация чувств
Шрифт:
– Чистота – залог здоровья, – ответила Тина. – А что мы с вами будем делать, если сейчас привезут кого-нибудь, кого, скажем, только что переехала машина, а я уже заняла одну-единственную койку этой больной, которая на настоящий момент в нашей помощи не нуждается, а того, переехавшего, придется реанимировать в коридоре? Что вы на это скажете?
– Да идите вы! – сказал на это заведующий. Тина улыбнулась ему и вышла из его кабинета. Она не обиделась. Такие разговоры происходил между ними не в первый раз, это был всего лишь обмен мнениями, что-то вроде жалобы на жизнь.
Она пошла по коридору назад к лифту. Больной с забинтованным ухом все так же стоял у окна, съежившись от холода. Тина посмотрела на него внимательнее и заметила, что, несмотря на то, что голова у него была в шапке, тапочки надеты на босу ногу. От окна зверски дуло.
– Простудитесь ведь. Холодно тут стоять с босыми ногами! – сказала больному Тина.
– Товарища жду, должен подъехать, – ответил больной, достал из кармана трубку и, выколотив ее об стену, не разжигая, засунул в рот.
– Смотрите, у вас сейчас только ухо болит, а может еще и ангина присоединиться!
– Да ладно!
Больной отвернулся и стал смотреть на улицу через прозрачную стену. Тина покачала головой и пошла к себе. И тут она поняла, на кого похож этот больной, – на Ван Гога на его знаменитом автопортрете с отрезанным ухом. Папа показывал картину Леночке вместе с другими репродукциями, уже когда та была больна. И она, Тина, запомнила этот автопортрет – уж очень необычной показалась история отрезания уха. Тина обернулась и еще раз внимательно посмотрела на больного. Ну точно: та же трубка, та же пижама, завязанное ухо с той же стороны и такая же шапка.
– У нас в больнице чего только не увидишь! – хмыкнула, покачивая головой, Тина, ожидая на площадке лифт.
«И фамилию Большакова я уже где-то слышала, – думала Валентина Николаевна, поднимаясь в лифте. – Вот еще головная боль. Надо выкинуть из башки эти несущественные глупости. Первым делом теперь надо узнать, как там у Ашота дела с алкоголиком? Если бы тот умер во время операции, Ашот был бы уже в отделении».
Тина посмотрела на часы. С момента, как она рассталась с Ашотом у лифта, прошло около двух часов.
«Мужики не евши, не пивши провозятся, – подумала она о хирургах, – а все, наверное, зря. Слишком он у нас долго лежал, пока мы соображали, в чем дело. Но кто же мог знать, что у него язва! А может, окажется, что и не язва вовсе… Перед богом и совестью мы чисты, а там будет как будет. Не он первый, не он последний. Много больных еще впереди. Обидно, что, если попадется такой же случай, все равно все закончится тем же. Прибора, который мог бы послойно, на всех уровнях исследовать коматозного больного, у нас нет и не будет. И скорее всего, никогда не будет. Слишком дорого исследовать всех больных с улицы. Хорошо, если в Москве есть такие возможности в двух-трех местах. А мы, грешные, обречены работать по-старому. Только руками и головой. Головой в первую очередь».
Вспомнив
Дорогу Тине преградила какая-то тень. Раздался резковатый голос, который она уже где-то слышала.
– Ну вот, я пришла за документами о переводе! Договоренности на всех уровнях получены!
Тина подняла голову. Перед ней стояла утренняя посетительница. Теперь, правда, на ней был другой, еще более элегантный костюм. Темные волосы гладко зачесаны – утром они были завиты и взбиты в высокую прическу. Решительные глаза вызывающе глядели через модные дорогие очки в золотой оправе.
«Дама экипировалась что надо», – подумала Валентина Николаевна. Она мысленно расстегнула свой медицинский халат и увидела себя глазами незнакомки. Затюханная баба в не новой вытянутой шерстяной кофте, с шершавой и шелушащейся кожей на руках, с заусенцами на указательных пальцах, которые она грызла в минуты волнения, с глазами, в которых билась одна мысль: когда же мне, наконец, можно будет спокойно поесть?
Тина преувеличивала. Незнакомка видела ее совсем не такой. Серьезная, симпатичная женщина, ставящая работу выше внешности и личных проблем, почти синий чулок. В чужих глазах Тина была серьезным противником. К тому же хорошие туфли на каблуках перевешивали по значимости старую кофту, которой из-под халата и не было видно.
– Пойдемте в мой кабинет, – нейтральным тоном сказала Валентина Николаевна, по дороге обдумывая разговор с незнакомкой. Двери в палаты были закрыты, но верхние их стеклянные части позволяли видеть из коридора, что делается внутри. Женщина даже не попыталась куда-либо посмотреть. Пальма, естественно, тоже не привлекла ее внимания.
– Присядьте, – Тина усадила незнакомку на стул, где еще недавно сидел Азарцев. – Давайте посмотрим бумаги, которые вы принесли.
Кабинет незнакомка оглядела с изумлением: видно было, что такой тесноты и бедности Тининого убежища она не ожидала. Валентина Николаевна взяла у женщины аккуратную папочку из настоящей тисненой кожи. В папке лежало два заявления. Одно – на имя их главного врача, с просьбой о переводе больной. И другое, почти такое же, – на имя главного врача больницы имени Склифосовского с просьбой о приеме больной. Оба заявления были завизированы.
– Хорошо, – сказала Валентина Николаевна, – теперь позвольте мне посмотреть ваши документы.
– А при чем здесь мои документы? – делано удивилась женщина.
– Ну вы ведь собираетесь транспортировать девочку своим ходом? – ответила Тина. – Хотя я не рекомендовала бы вам перевозить ее даже в машине «Скорой». Девочка ведь нетранспортабельна. Перевозка может быть осуществлена только в специализированной машине реанимации и то не под мою ответственность.
– До «Склифа» здесь езды максимум полчаса, – сказала женщина.