Реанимация чувств
Шрифт:
Появилась банка разведенного спирта – Марина выставила украдкой.
– Вы не очень-то! Быстро опьянеете от усталости! – пристально посмотрела на Барашкова Тина. Он же, чувствуя вину за утренний разговор, старался быть с ней нежен. Марина почти с ненавистью наблюдала, как Аркадий, развернувшись всем корпусом к Валентине Николаевне, заглядывал ей в глаза. Лицо Барашкова раскраснелось, волосы растрепались, на кончике носа выступили капельки пота. Как все рыжие, он имел сосуды очень близко под кожей, и его грудь, видневшаяся в вырезе больничной пижамы, тоже покрылась красными пятнами. Аркадий рассказывал анекдоты, обращаясь к Ашоту, но сам будто бы ненароком обнимал Тину за плечи. Закончилось все тем, что он уронил ей на колени приличный кусок торта. Тина вытерла юбку салфеткой и снисходительно посмотрела на него, как мать на расшалившегося ребенка.
«И зачем я предложила ему утром пойти ко мне? – недоумевала Тина, стараясь избежать объятий. – У меня ведь к нему ничего, оказывается, нет. Да, наверное, и не было».
Марине казалось, что она вот-вот расплачется.
«А я-то, дура, осталась из-за него! – думала она. – Нужен был мне этот день рождения! Лучше бы выспалась в одиночестве, пока дома нет никого. А сейчас приду – крик, шум, мама вернется с работы, Толик из сада, сначала буду готовить ужин, потом укладывать Толика спать, потом посуду мыть. И все – время за полночь. А потом опять на работу, и опять все сначала – капельницы, уколы, листы назначений, банки с кровью, мытье полов… И самое главное – опять надо быть веселой с Барашковым. Чтобы не подумал, что она какая-то Баба-яга. Ловить его взгляды, выглядеть не замученной, а красивой. Следить за словами и делать вид, что она образованна и умна. И после всего этого геройства опять ни на что не надеяться. Да кто такая Валентина Николаевна? Прыщ на ровном месте. Пользуется успехом только потому, что кто-то когда-то по недосмотру сделал ее заведующей отделением и теперь все обязаны прислушиваться к ее словам и выполнять ее приказания».
Так думала Марина и старалась не смотреть в сторону Барашкова, но глаза сами собой поворачивались к нему.
– Все! Давайте тарелку с тортом, я чай выпью прямо в палате! – с шумом отодвинул свой стул Чистяков и кусочком салфетки вытер лицо. Он двинулся к выходу, держа в одной руке граненый стакан с чаем, а в другой – тарелку с куском торта. Чай был горячий, и Чистяков дул на стакан, смешно надувая щеки.
– Девчонкам-то, медсестрам, что работают в палатах, отнесите торт, если не жалко! – выходя, сказал он.
– А как же! – ответила Тина. – Не беспокойтесь, всем раздадим. Разделим поровну, никого не обидим! Марина, ты этим займись! – Тина спокойно повернулась в ее сторону.
Но что-то внезапно мелькнувшее в лице Марины подсказало Толмачёвой, что она не к месту это сказала, лучше бы попросила кого-нибудь другого. Но менять решение стало уже поздно.
– Почему это в нашем отделении принято обращаться к сестрам на «ты»?! – вдруг вызывающе громко сказала Марина. – Сестры что, люди второго сорта?
В ординаторской как-то внезапно наступила полная тишина.
– Какая муха тебя укусила? – поинтересовался Барашков при полном молчании остальных. Тина села, залившись краской, закусив до боли губу. Она всегда сама первая была за то, чтобы к сестрам обращаться только на «вы». Когда она была в возрасте Тани и Мышки, так и делала. Но потом ее обращения по всей форме к пигалицам, только что окончившим медучилище и к тому же бесконечно менявшимся, то поступающим на работу, то увольняющимся, показались ей смешными. Тем более что все остальные доктора во всех отделениях всегда обращались к сестрам неофициально. Конечно, пару-тройку заслуженных по возрасту и по стажу работы сестер все называли на «вы» – старшую сестру больницы и старшую сестру хирургического блока. Остальные для Валентины Николаевны были еще «девочками», такими же, как Мышка и Таня.
Да! Марина преподнесла ей хороший урок! Тина уже была готова извиниться.
– Ты что, сдурела? – вдруг вылезла Татьяна. – Мы между собой тут все на «ты», исключая Чистякова, потому что ему уже шестьдесят, и Валентину Николаевну ввиду ее начальственного положения. Во всяком случае, мы с Ашотом, Аркадием и Марьей Филипповной на «ты»!
«Боже мой! – подумала Тина. – Марьей Филипповной! Я уже почти забыла, что Машу так зовут! Все „Мышка“ да „Мышка“, в лучшем случае „Маша“. Насколько недопустимо так обращаться к людям! Невольно, но их обижать!»
– Я прошу простить меня, – сказала Тина, – за то, что, не желая никого обидеть, я допускала неуважительное обращение к людям!
– Еще чего не хватало! – заявила Татьяна. – Вот когда Маринка попухнет над учебниками шесть лет в меде, когда после этого возьмет всю ответственность за лечение больных на себя, вот тогда я буду ее называть «Марина Николаевна». А пока пусть так походит, без отчества! А то больно умные все стали!
– Главное, – сказал Ашот, – что мы тебя, Мариночка, любим и уважаем! Но если тебе, дорогая, этого недостаточно, я клянусь, что с этого дня буду называть тебя только на «вы» и по отчеству!
– Как Аллу Борисовну! – фыркнула Таня.
– Если ты хочешь, Марина, я тоже буду! – сказала Мышка.
Валентина Николаевна никак не могла придумать повод, чтобы закончить разговор, как вдруг на помощь ей пришел старый, весь в трещинах отделенческий телефон, стоявший на столе у Барашкова. Внезапно он разразился визгливой, настойчивой трелью.
– Привет! – сказал Аркадий Петрович. – Давно что-то тебя не было слышно.
Тина встала, подошла к столу, взяла трубку:
– Алло?
– Вы явитесь, наконец, сегодня за зарплатой или нет? Долго вас надо ждать? Я через полчаса закрываю кассу! – заорала трубка так, что визгливый голос кассирши разнесся по всей ординаторской.
Валентина Николаевна обомлела. Когда кто-то из бухгалтерии звонил ей в кабинет, с ней разговаривали вполне вежливо.
– Они что, все время так орут? – посмотрела она на Барашкова. Он мягко взял у нее из рук трубку, положил на рычаг и картинно поклонился Тине.
– Так орут! Ах, как некрасиво они орут! Ангел вы наш неземной! – Тина машинально схватилась рукой за голову и отступила от Аркадия на два шага. А он, внезапно разошедшись, заорал: – Да ведь у них деньги в руках! Финансирование! А у нас какие-то там больные, которые никому не нужны. Мы для всех – мелкие мерзкие докторишки, которые все равно что мухи, всем надоедают, нудят и жалуются, что им есть нечего. И деловые люди вынуждены тратить свое драгоценное время и популярно нам объяснять, что врачебные ставки придуманы не ими. И то, что зарплата наша как раз складывается из этих дурацких ставок. А то, что в холле перед кабинетом главного врача стоит дорогая мебель, а сам кабинет обшит натуральным деревом – не наше собачье дело. Мы должны самосовершенствоваться и не допускать ошибок.
– Что с тобой? Перестань! – поднялся Ашот.
– Не мешай, дай я скажу! – зажал ему рот Барашков своей огромной белой рукой. – А кого-нибудь волнует, что на курсах усовершенствования я был последний раз семь лет назад? – кричал он. – Конечно, у больницы на усовершенствование какого-то там среднего докторишки совершенно нет денег! Кого-нибудь волнует, что справочник лекарственных средств Видаля имеется один на всю больницу и лежит у старшей сестры? А я, как с институтских времен пользовался Машковским двадцатилетней давности, так им и пользуюсь? Может быть, кого-нибудь волнует, что этих лекарственных средств, про которые у Видаля написано, в отделениях никто в глаза не видел, хотя у старшей медсестры они есть. Когда закупали новое оборудование, никто и не помнит. И это никого не волнует. Волнует только качество лечения! И как без проблем официально утвердить расценки на платные услуги. А у нас в отделении платных услуг быть не может. И поэтому, пока мы с вами, Валентина Николаевна, не начальники, мы должны жить по принципу «всяк сверчок знай свой шесток»! И не удивляться, что какая-то девчонка из бухгалтерии с восемью классами образования может в любой момент послать нас с вами на хрен. Понятно?