Реанимация чувств
Шрифт:
Настроение уже было испорчено. В памяти сразу всплыли возмущение Марины, откровения Барашкова, непослушание и агрессивность сына, запутанные отношения с мужем. Темные очки, которые ей так нравились, она кинула в сумку и больше не доставала. В метро опять пришлось ехать стоя, и к концу поездки у нее действительно зверски разболелась спина.
«Это оттого, что я сегодня весь день проходила на каблуках. Забыла после конференции переодеть туфли», – вспомнила Тина.
Мысль о ее вечернем свидании больше не вызывала подъема, а, наоборот, привела в уныние.
«На кой черт я буду встречаться с этим доктором, – думала Тина, – если все равно я у него работать не хочу?
„Надо помочь Аркадию! И несмотря на то что он отказался от моего участия, я должна все-таки разузнать, нельзя ли ему чем-нибудь помочь!“ – приводила она контрдоводы.
Но это значит, что, вместо того чтобы погулять с Чарли и лечь на часок в постель, пока не вернулись домой мужчины, надо думать о том, как подготовиться к встрече. То есть опять причесываться, краситься и искать в шкафу какой-нибудь наряд поприличнее. А что там искать, если она уже давно забыла, когда последний раз покупала себе что-то новое? И не потому, что муж не давал денег. Ей просто не хотелось. Она уставала. Да и куда носить? Под халат на работу? К родителям? Щеголять нарядами, когда там, в маленькой комнате, уже много лет лежит Леночка?
Тина вздохнула. Сын должен быть сегодня на дополнительных занятиях, значит, вернется поздно. А когда вернется муж, вообще не знает никто. Эх, зачем она так опрометчиво согласилась встретиться? Тине уже не хотелось ни смотреть кому-нибудь в глаза, ни касаться рук, ни изображать таинственную улыбку. Останавливало ее лишь то, что отменить свидание она не могла, так как не взяла у Азарцева номер телефона, а свой адрес, наоборот, не подумав, вручила. Хороша же она будет, если человек, потеряв терпение, поднимется в квартиру, а она будет бегать по дому в белье в поисках халата!
Ладно, она наденет черное трикотажное платье. То самое, которое всегда носит на врачебные конференции. А под горло нацепит искусственный жемчуг, а лучше – серебряную цепочку. Надо только вспомнить, где она лежит. Она ее уже сто лет не носила. Сверху повяжет на шею зеленый платок, который сейчас на ней. Он шелковый, приятный на ощупь, кроме того, по краю у него желто-оливковая кайма, цвет очень подходит к ее глазам. Да, платок, во всяком случае, будет уместен. Его можно и на голову повязать. Тина терпеть не могла шляпки. Ей шли платки, а это свойство немногих женщин. Вечером снова будет прохладно. Пожалуй, она наденет не плащ, а пальто. Она не хотела замерзнуть так, как утром. На ноги тоже что-нибудь потеплее. Слава богу у нее было что надеть. Тина недавно купила в „Детском мире“ ботиночки. Назывались они „ботильоны“. Замшевые, чуть выше щиколотки, удобные, мягкие. Правда, все равно имелся риск натереть ноги. Ну уж как будет, была не была.
Тина вздохнула. Она шла по дорожке к дому мимо красных канадских кленов и сморщенных побуревших тополей. Свой район она очень любила. Добираться удобно, метро рядом с домом, станция открытая, на поверхности. Перейдешь по мостику через рельсы – вот и парк. В нем всегда хорошо, в любую погоду. Пока гуляешь с собакой по песчаным дорожкам, не думается ни о чем. Тина предвкушала прогулку в парке. Но и просто пройти по дорожке от метро к дому мимо горящих кленов, мимо темно-зеленых кустов сирени было приятно.
Однако сегодня вертелось в голове предстоящее свидание и маячил в сознании асфальт, не до конца просохший после дождя, на котором профессиональной рукой была очерчена человеческая фигура. И вдруг она вспомнила. Анька!
Эта женщина, что поступила с отравлением как парный случай, ей знакома! Это же Анька Большакова, с которой она заканчивала седьмой класс музыкальной школы! С ней она когда-то на переводном концерте то ли за третий класс, то ли за четвертый играла вальс Хачатуряна к драме Лермонтова „Маскарад“. В зале было полно народу, обе они надели розовые платья (так договорились их родители). Анька во вступлении вдруг отстала от нее на одну четверть, но потом через такт догнала – и они после концерта долго хихикали, считая, что никто не заметил их промаха. А как их потом ругала педагог!
Конечно, это была Анечка Большакова, которую часто ставили ей, Тине, в пример. Анька училась даже лучше, чем она.
И сердце Валентины Николаевны замерло.
„А что, если на асфальте под окнами ЛОР-отделения была она? Господи, зачем я ее отдала неизвестно кому, под чужой присмотр! Неужели Аня все-таки выбросилась из окна? Бывшая талантливая девочка в розовом платье с капроновым бантом на голове!“
Сгоряча Тина отшвырнула камешек, попавший под ногу. Пулей взлетела по лестнице.
– Чарли, деточка, подожди!
Она кинулась к записной книжке и лихорадочно листала страницы. Чарли взял с вешалки поводок и принес к Тининым ногам. Она села прямо на пол у телефона, неудобно было набирать номер. Чарли положил морду ей на колени. Ответил ей незнакомый девичий голос.
– Говорит Валентина Николаевна Толмачёва, – стараясь казаться спокойной, сказала Тина. – Пригласите к телефону заведующего ЛОР-отделением или дежурного врача.
– Завотделением уже ушел, дежурный врач – внизу в приемном. Кого-нибудь еще?
– Кто-нибудь из докторов еще на месте?
– Нет.
– Скажите, а у вас в отделении, – Тина замялась, – все в порядке?
– В каком смысле? – В голосе на том конце провода послышалась настороженность.
– Спасибо, я перезвоню позже. – Тина набрала другой номер. В приемном было, как водится, занято. Чарли в нетерпении громко скулил. Тина, кряхтя и держась за спину, встала на четвереньки и только после этого поднялась с пола. Чарли, призывно взвизгнув, рванулся к двери, и Тина, вздыхая, нашаривая в кармане ключи, вышла за ним.
„В конце концов, что я могла сделать? – обессиленно думала она, шагая за псом по дорожке. Они прошли по мостику в парк, и Чарли замаячил пушистым черно-белым комком между кустов можжевельника, между желтых тонких листьев-монеток берез, между скамеек и вырезанных из бревен медведей. – Взять Аньку к себе? Мы не виделись двадцать лет. Она меня тоже, наверное, не узнала. А если и узнала, еще неизвестно, было бы ей это приятно. Показаний для помещения в наше отделение не было“. Несмотря на это, на душе у Валентины Николаевны стало необыкновенно противно.