Реанимация чувств
Шрифт:
– И не только, – сказал Чистяков.
– У нас еще и девочку уксусной кислотой напоили! – добавил Барашков.
– Ну дела, – покачал головой следователь. – Дайте пожрать чего-нибудь, а то я с утра ничего не ел.
– Колбаса осталась и торт, – сказала Татьяна.
– Вот отлично! – Следователь взял большой кусок колбасы, положил его боком на кусок торта, сверху прижал куском маринованного огурчика и отправил в рот. – Класс! Чаем дайте запить!
– Спирта хочешь? – предложил Барашков.
– Нет, а то развезет. Лучше чаю.
– Вот вам, пожалуйста, – Мышка подала ему чай, который налила в свой, чистый уже стакан, и взяла в руки сумку. – Ну, до свидания. Мы пошли!
Следователь с набитым ртом промычал что-то благодарственно-прощальное, Ашот подхватил Татьяну в ее блестящей чешуе, Барашков сказал задумчиво:
– Кажется, мы все все-таки здорово влипли!
Чистяков выразительно покрутил пальцем около виска:
– А я всегда говорил тебе, что надо знать меру!
И вся компания выкатилась из ординаторской к лифту. В опустевшей комнате остались лишь следователь и Чистяков.
14
Валентина Николаевна расслабленно лежала в постели. Полчаса назад она выпила четверть стакана водки и съела пополам с Чарли котлету без хлеба. Теперь в животе у нее было тепло, в голове сонно, а по ногам разлилась приятная тяжесть. Она лежала на широкой кровати поверх одеяла, в черной комбинации, держала в руках какой-то иллюстрированный журнал, кажется, «Лизу» за прошлый год, но не читала. Тина рассеянно смотрела на стрелки настенных часов, висевших напротив, и думала, как было бы хорошо, если бы они не двигались хотя бы еще полчаса. Она уже наметила, что через пятнадцать минут должна обязательно встать, но пока наслаждалась покоем и теплом. На тумбочке перед зеркалом стояла узкая хрустальная ваза. Тина перевела на нее взгляд и задумалась. Когда же она ее купила? Боже, семнадцать лет назад, когда получила первую врачебную зарплату. Ваза стоила пятьдесят рублей, а вся зарплата тогда была сто пятнадцать. И все-таки она эту вазу купила, несмотря на тогдашнюю ужасную бедность. Купила на память. Можно, конечно, было выбрать и подешевле, но ей понравилась именно эта, тяжелая, но узкая ваза из толстого куска хрусталя, сделанная в форме восточного кувшина. С очень тонким горлышком, куда можно поставить только один цветок. Желтую розу, например, или хризантему с нежными кудрявыми лепестками. Но поскольку Валентине Николаевне цветы дарили редко, в вазу она воткнула несколько сухих травинок с метелками, которые специально насобирала на дачном участке еще в прошлом году, когда муж только начинал там строительство.
Теперь дом был практически построен. Тина его не любила. Она и раньше бывала на участке ужасно редко, но считала, что прежняя избушка на курьих ножках, которую они купили вместе с участком, милее, чем этот только что построенный огромный дом. Ей казалось (возможно, она была права), что дом и весь участок приобрели неуловимые черты краснодарской станичной усадьбы, где жили родители мужа и где прошло его детство. Она же тот дом терпеть не могла, как не любила свекровь, которую представляла себе как женщину, постоянно варившую борщи и жарившую свинину, как не любила свекра, с утра до вечера занятого работой во дворе и по дому и за семнадцать лет ее брака едва сказавшего невестке десяток слов.
Она не осуждала их, но и не любила. А как могла она их любить, если в первый же ее приезд услышала слова свекрови, которая нарочно говорила громко, для нее:
– Где же были твои глаза, сыночку, куда ты смотрел и кого выбирал! Вон соседка Галя – какая хорошая дивчина, и ты с ней со школы знаком, и с родителями мы дружим, и хозяйственная, и умелая, и собой хороша! А кого ты привез? Маленькая, хлипкая, белесая, нос в веснушках, глаза зеленые, будто лягушка! И где ей, москвичке, управляться с мужиком и с хозяйством! Да еще беременная!
– Мама, так это ж хорошо, что беременная! Ждать долго не надо! Ребенок будет! – отвечал ее будущий муж.
– А ты уверен, что беременная-то от тебя? – поджимала губы свекровь.
– Да от кого же еще! Вместе же в лагере были! – смеялся он.
– С таким пузом, да в белом платье! Позор! Вся станица смеяться будет! – отвечала свекровь.
Почему она тогда промолчала? Почему не сказала, что в беременности повинен ее сын, силой овладевший ею в душной лагерной палатке? А она побоялась поднимать шум, потому что считала сама себя виноватой – поддалась на приглашение прийти к ним в палатку вечерком, посмотреть, как они с друзьями живут. Потом выяснилось, что он долго тогда распихивал друзей по другим палаткам в надежде, что она останется ночевать. Но она не осталась. Когда он стал ее обнимать, настойчиво и умело, она затихла и сжалась, как зверек, пойманный в капкан, а едва придя в себя, стала рваться наружу, еле сдерживая подступившие слезы и торопливо объясняя, что, если она останется, подруги будут бегать, искать ее по всему лагерю и разразится скандал.
Да, это было неудачное лето. Она перешла на шестой курс, и ей предложили в составе бригады врачей поехать на практику в Анапу, в комплекс студенческих спортивных лагерей. Ее будущий муж тогда подвернул ногу на волейбольной площадке. В тот день в медпункте она случайно оказалась одна. Потом почти целую неделю лил дождь, купаться было нельзя. Он приходил к ней в медпункт и рассказывал байки из жизни студентов их строительного института. Он ей не очень-то и нравился. А потом, когда дождь перестал, он по вечерам ходил с ней на море купаться и дня через три пригласил посмотреть их палаточный городок.
Городок виднелся издалека. Белые палатки в дюнах. За несколько лет до того она ездила с родителями и сестрой в Прибалтику. Песчаные холмы Джамете напомнили ей Палангу. Та поездка с родителями была последней перед страшным прыжком Леночки в пропасть с моста. После она уже никуда не ездила – только в тот год на практику в Анапу.
Зачем она решила принять его приглашение? После того вечера он в медпункт больше не приходил. То, что она беременна, выяснилось уже в Москве.
Почему она тогда не сделала аборт? Испугалась. Решила рожать. Он нашел ее уже осенью. Прогуливался возле института. Объяснил, что решил повидаться, так как соскучился. Мог бы и не найти. У них в институте много клиник и корпусов.
Зачем она ему все рассказала? Даже мама с папой не знали. Знала одна подруга. Она сказала:
– Раз сразу же предложил жениться, значит, порядочный человек. Выходи за него.
И вот она вышла. Жить было негде. Он-то не знал, что в ее родительской квартире в одной комнате – Леночка, а в другой – родители. Денег сначала тоже не было. Надо было ходить на занятия. Родила она перед распределением. На госэкзамены оставляла ребенка маме, а когда выяснилось, что у нее окончательно пропало молоко, свекровь по телефону сказала:
– Вези его к нам. Неужели мы свою кровиночку не вырастим!
Насчет кровиночки свекровь была права. Когда ее выписывали из роддома, все сестры детского отделения умилялись, насколько сын оказался точной уменьшенной копией отца. Родился богатырем, а потом перестал прибавлять в весе, заболел сначала одним, потом другим, потом стал похож на маленького старичка… А в маленькой комнатке тогда умирала Лена, и родители ничем не могли помочь. Значит, она должна была пойти работать, а муж – доучиваться, заканчивать институт. И они решили на год отвезти ребенка в станицу. А потом мальчик остался там почти на семь лет. До школы.