Реанимация чувств
Шрифт:
Ему хотелось добиться успеха, уговорить ее. А главный ведь и не подозревал, какую свинью Азарцев хочет ему подложить, переманивая специалиста.
«Ну, ничего, – думал Владимир. – У него тут полно мужиков, обойдутся! Надо делиться с друзьями!» Он привезет за Толмачёву выкуп – французский коньяк, приглашение в баньку. Последние несколько лет он улаживал столько вопросов, что ко всему привык. Надо надеяться, старый друг, наверное, его простит.
– Где Валентина Николаевна? – заорал вдруг под самой дверью кабинета чей-то знакомый голос. Тина не сразу поняла, что это Барашков. Азарцев встал со стула, посторонился, и колоритная фигура Аркадия Петровича протиснулась в дверь кабинета.
– Вы
Тина опешила.
– Ну? – сказала она, ощущая смутную тревогу.
– Так вот, перед нами этот закон! – продолжал орать Барашков. – Сейчас позвонили из приемного: еще одно отравление уксусной кислотой!
Валентина Николаевна сидела молча. Тогда Барашков подумал, что до нее не дошло, и заорал снова:
– Вы представляете или нет? Опять отравление уксусной кислотой! Мы еще с этим не разделались! Если так пойдет, то мы от патологоанатомов вылезать не будем!
– Тьфу, тьфу, тьфу! – постучала по столу Валентина Николаевна. – Что вы болтаете! Ведь не умер же пока никто!
– Вот именно – пока! Ну кто теперь пойдет за «Клинским»? То бишь в приемное? Опять мне идти?
– Я пойду, – сказала Тина, – а вы оставайтесь здесь. – И, повернувшись к Азарцеву, добавила: – Вот, пожалуйста, познакомьтесь. Блестящий доктор, Аркадий Петрович Барашков. Рекомендую вам вместо меня.
– Очень рад. – Азарцев пожал Барашкову руку, но не сделал ему никакого предложения. Тот посмотрел на него и на Тину воспаленными от бессонницы глазами и, ничего не поняв, вышел из кабинета.
– Знаете что, – сказал Тине Владимир Сергеевич перед тем, как уйти, – у вас сегодня сумасшедший день. Давайте мы с вами встретимся вечером и еще раз поговорим. Если хотите, я покажу вам мою клинику, может, вам и понравится? И мы тогда все обсудим. Договорились?
«Это все ни к чему не приведет», – хотела было сказать Тина и уже открыла рот, но вдруг неожиданно для себя тихо проговорила:
– Ну хорошо.
– Вот и прекрасно. Куда за вами заехать?
Тина записала на бумажке свой домашний адрес и объяснила, к какому часу она выйдет на улицу, чтобы доктор не беспокоился и не поднимался на четвертый этаж, и Азарцев, положив бумажку в карман, легкой походкой вышел из кабинета. А Валентина Николаевна вдруг побежала на лестницу, прямо к окну, из которого виднелась автостоянка, и не отходила от окна до тех пор, пока не увидела, как легкая «восьмерка» цвета мокрого асфальта вывернула из больничного двора. Тогда Толмачёва провела рукой по лицу, посмотрела на часы, привычно ахнула, решительным шагом вернулась в отделение и перед тем, как спуститься в приемное, пошла по палатам.
Кавказец спал. Ему сделали долгожданный укол, но доктора, оперировавшие раненого накануне, все еще были заняты в операционной, и его до сих пор никто не перевязал. Место рядом было свободно. Туда после операции собирались вернуть алкоголика. «Повешенный» на койке у окна тоже спал.
Чистяков с Мышкой пошли в палату к Нике. Таня и Марина в ординаторской накрывали стол, нарезали бутерброды.
– Как дела? – спросила Тина, заходя в женскую палату.
– Как сажа бела, – ответил Валерий Павлович. – Пневмония. Сознание отсутствует. Все клокочет, температура, несмотря на антибиотики, растет.
Ника лежала горячая, отечная, сине-красная. Утренняя испарина прошла, голова и тело были сухими, пылали. Тина отодвинула пальцами веки; белки глаз приобрели желтый оттенок, лихорадочно блестели. Зрачки сузились, закатились под лоб. Тина послушала легкие, сердце. Аппарат искусственного
– Все время давайте сердечные.
– Все время даем.
Валентина Николаевна взяла лист назначений. Внимательно посмотрела. Спросила всех:
– Как считаете, что мы еще можем сделать?
Чистяков промолчал, посмотрел в окно. Мышка отошла и села на металлическую табуретку в углу.
– Никто за ней не приезжал?
Мышка помотала головой:
– Нет.
– Бог вам в помощь, – сказала Тина. – А я в приемное. Слышали, еще одно отравление уксусной кислотой?
Чистяков выругался. Мышка спросила:
– Тоже девочка?
– Да откуда я знаю? Приду и расскажу.
Чистяков заметил:
– Вовсе не обязательно девочка. Женщины пьют эту гадость из истерии, а мужики по ошибке. Спьяну принимают за водку. Так что вероятность пятьдесят на пятьдесят – один рябчик, один конь.
– У нас осталось три койки, – сказала Тина. – Две мужские в третьей палате. Вообще-то, одна там уже в резерве. Барашков своего послеоперационного больного оставил в хирургии, но если ему будет хуже, возьмем сюда. Значит, свободно одно мужское место. А женское здесь. Если я сейчас положу еще одно отравление, останется одна койка. Так что больных придется класть на каталки.
– Вот еще не хватало! – яростно фыркнул Чистяков. – Вообще больше никого не буду класть. Пусть везут в «Склиф» или еще куда угодно. Я что тут буду с ними делать ночью один?
– А мне некого с вами оставить, – опустошенно сказала Валентина Николаевна. – Барашков и Маша – после дежурства, Ашот заступает завтра. У Тани день рождения. Остаюсь только я. Если надо будет, вызывайте меня. И вообще, поступайте как считаете нужным. А пока я буду в приемном, – еще раз предупредила она и вышла из комнаты.
8
В отделении кардиологии больной с инфарктом, переведенный из реанимации, блаженствовал в обществе жены и товарища по работе. В палате было почти тепло. Одному из больных родственники принесли электрообогреватель, а жена инфарктника, несмотря на тучность, влезла на подоконник и заклеила щели клейкой лентой. Друг помог ему надеть тренировочный костюм и шерстяные носки, и сейчас больной с инфарктом чувствовал себя, как кум королю. В реанимации он лежал голый под тонкой простыней с трубками в венах и наблюдал ужасные вещи. Нынешнее положение с предыдущим было не сравнить. Правда, еще немного ныл затылок и покалывало в висках, но страшная боль за грудиной уже почти отпустила. Болели еще места уколов и заклеенная рана от подключичного катетера, но по сравнению с тем, что больной перенес вчера, это были семечки. Он уже мог свободно вздохнуть! Какое счастье, оказывается, дышать полной грудью! Он лежал и чувствовал себя почти героем. Приятно даже было ощутить на себе заботу ближних. И работа с ее волнениями, которые, кстати, и довели его до инфаркта, тоже осточертела. Пусть покрутятся без меня! Эта, по сути, мелкая мыслишка нет-нет да и мелькала в его сознании.
Под одеялом было тепло. А стоявшая в укромном уголке тумбочки бутылка армянского коньяка, принесенная коллегой, согревала ожиданием сердце.
«Ничего, что рука онемела, – думал больной. – Сейчас примем по маленькой, все и пройдет…»
Жена зашуршала пакетами и достала из сумки банку с куриным бульоном, завернутую в ворох газет. Как было приятно глотать горячую, насыщенную, пахучую жидкость! В реанимации он сутки не ел. Там и здоровый окочуриться может! Он подмигнул товарищу. Показал взглядом на бутылку. «Сейчас, мол, не надо. Лучше не торопясь, когда супруга уйдет!»