Ребекка с фермы Солнечный Ручей

Уиггин Кейт Дуглас

И то же самое происходило каждый день, и каждый день усталая Принцесса шла в прохладный зеленый лес. Много раз замечала она на дороге блеск и сияние золотой кареты и бежала к ней, чтобы поблагодарить Фею, но ей никогда не удавалось сделать это. Она могла только стоять у дороги с жадными глазами и тоскующим сердцем, когда карета проносилась мимо. Однако она всегда успевала уловить улыбку, а иногда до нее долетало и несколько слов - это были слова, которые звучали так:

– Не благодари меня. Мы все дети одного Короля, и я всего лишь у него на службе.

Теперь, когда Принцесса каждый день гуляла в зеленом лесу, слушая, как поет в ветвях ветер, и глядя, как пробирается

сквозь листву солнечный свет, к ней стали приходить мысли, которые прежде спали из-за духоты в маленьком домике и оттого, что Принцесса слишком уставала после пахоты. И вскоре она вынула булавку из своего пояса, наколола эти мысли на зеленые листья деревьев и послала их лететь по воздуху. И люди начали подбирать эти листья и глядеть сквозь них на солнце, чтобы прочитать, что на них написано. И все это было потому, что простые слова на этих листьях были всего лишь частью одного из посланий Короля, того послания, которое Фея-крестная всегда произносила, пролетая в своей золотой карете по Дороге Короля.

Но главное чудо было еще впереди.

Каждый раз, когда Принцесса накалывала на лист слова, она добавляла к ним и мысли о своей доброй Фее, а затем, сложив лист, посылала его по ветру порхать туда и сюда и падать, где упадет. И многие другие маленькие принцессы ощущали тот же порыв и делали то же самое. И так как никогда и ничто не пропадало во владениях Короля, все эти мысли, желания, надежды, которые были исполнены любви и благодарности, не могли умереть, но принимали иные формы и жили вечно. Их нельзя ни увидеть - наше зрение слишком слабо, ни услышать - мы слишком туги на ухо, но их можно иногда почувствовать, хотя мы и не знаем, какая сила побуждает наши сердца стремиться к благородным целям.

Конец этой истории еще не наступил, но, может быть, однажды, когда Фея получит предписание лично явиться к Королю, он скажет ей:

– Я знаю твое лицо, твой голос, твои мысли и твое сердце. Я слышал стук колес твоей золотой кареты на Великой Дороге и знал, что ты на службе Короля. Здесь у меня в руке целая пачка посланий со всех уголков моего Королевства. Усталые путники со стертыми ногами доставши их сюда и сказали, что они никогда не смогли бы благополучно добраться до этих ворот, если бы не твоя помощь и поддержка. Прочти эти послания, чтобы ты знала, когда, где и как исполняла ты Королевскую службу.

И когда Фея будет читать их, сладкий аромат, быть может, поднимется со страниц, и воспоминания о давно минувшем взволнуют воздух, но самым прекрасным в эти радостные минуты будет для нее голос Короля, сказавшего:

– Прочти и знай, как исполняла ты Королевскую службу.

Ребекка Ровена Рэндл

Глава 26

За чашкой чая

Летний семестр в Уэйрхеме закончился, и Хальда Мизерв, Дик Картер и Лизинг Перкинс завершили учебу, оставив Ребекку и Эмму-Джейн представлять в семинарии Риверборо в следующем году.

Из Льюистона домой с коротким визитом приехала Делия Уикс, и миссис Робинсон решила отметить это радостное событие небольшой вечеринкой в узком кругу. День для этого был выбран не случайно - и земляника созрела, и нашелся петушок, которого пора было зарезать. Миссис Робинсон объяснила все это своему мужу и попросила его пообедать на верстаке в сарае, так как вечеринка предполагалась чисто женская.

– Хорошо. Я ничего не потеряю, - сказал мистер Робинсон.
– Дай мне бобов - это все, о чем я прошу. Когда петушка “пора зарезать”, я предпочитаю, чтобы его ел кто-нибудь другой - не я!

Миссис Робинсон принимала гостей только раз или два в году и обычно чувствовала себя совершенно обессиленной в течение нескольких дней после этого - борьба между гордостью и скупостью требовала слишком большого напряжения сил. Чтобы поддержать ее репутацию в обществе, необходимо было “хорошо накрыть на стол”, но мысль о разорительности этой затеи мучила ее с того момента, когда она начинала замешивать “мраморный” торт, и до момента, когда угощение появлялось на столе.

Петух с самого утра кипел на медленном огне, но такова была сила его сопротивления, что его формы оставались такими же красивыми и твердыми, какими были они, когда его опускали в кастрюлю.

– Он не собирается сдаваться, - сказала Элис, с беспокойством заглядывая под крышку, - и выглядит как пугало!

– Посмотрим, сдастся он или нет, когда я подойду к нему с острым ножом, - ответила ей мать, - а что до его вида, тарелка подливки придает старым петухам совсем другой вид, и я положу клецки вокруг по краю блюда: они ужасно сытные, хотя и не очень хороши с вареной курицей.

Петух действительно выглядел очень внушительно в своем бордюре из клецок, когда Элис внесла его в столовую, и по этому поводу было высказано много комплиментов. Впрочем, хор восхищения тут же умолк, когда дамы начали есть птицу.

– Я рада, Делия, что ты поправилась как раз к выпускному вечеру Хальды, - сказала миссис Мизерв, которая сидела в конце стола и накладывала на тарелки курицу, в то время как миссис Робинсон разливала кофе на другом конце.

Миссис Мизерв была наиболее подходящей матерью для Хальды, так как считалась самой модной особой в Риверборо. Плохое здоровье и наряды были для нее излюбленной темой разговоров. Ходили слухи, что ее искусно завитая фальшивая челка-накладка стоила пять долларов и что ее дважды в год отправляли к мастеру в Портленд, чтобы завить и уложить заново; хотя в подобных случаях крайне трудно установить точные факты, и добросовестный историк всегда предпочитает предупредить слишком доверчивого читателя не принимать за святую истину то, что может быть ее самым низменным извращением. Если же обратиться к внешности миссис Мизерв, то не искали ли вы когда-нибудь, в более ранние годы, приятного общества кухарки и не вертелись ли вы вокруг кухонного стола, пока она раскатывала сахарную имбирную коврижку? Быть может, тогда, в какой-нибудь редкий момент дружеского расположения, она сделала для вас из теста портрет некоей леди, ловко вырезав овал своим кондитерским ножом и затем придав ему сходство с человеком тем, что воткнула две черные смородины вместо глаз. Только вызовите в памяти лицо этой леди из имбирной коврижки, и вы получите точный портрет матери Хальды - миссис Питер Мизерв, как ее обычно называли, ибо в Риверборо было и несколько других миссис Мизерв.

– Как тебе понравилось платье Хальды, Делия?
– спросила она, щелкая резинкой своего черного гагатового браслета, что было ее неприятной привычкой.

– Мое мнение - что оно было красивее всех, - ответила Делия, - а ее сочинение - просто превосходное. Единственное занятное из всех, и читала она так громко и отчетливо, что мы ни слова не пропустили; большинство девочек мямлили так, словно у них каша во рту.

– Это сочинение она написала на конкурс Адама Ладда, - объяснила миссис Мизерв, - и говорят, она вышла бы первой, а не четвертой, если бы выбрала другую тему. Там, в комиссии, были три священника и три дьякона, и вполне естественно, что они предпочитали серьезные сочинения, а ее было слишком веселым, чтобы им понравиться.