Ребёнок от сводного врага
Шрифт:
Мама позвонила с Мальдив на следующий день и попросила приглядеть за «братиком». Почему не прилетели сами? Не знаю. Мама что-то упомянула о плохой погоде и постоянных дождях. Они даже свадьбу хотят отложить. Странно, если честно. Гугл сказал, что на Мальдивах никаких аномальных осадков нет, весь день светит солнце, а волны спокойно омывают побережье.
Белые стены ослепляют. Еще немного, и я достану из рюкзака солнцезащитные очки — настолько сильно белый давит на глаза. Лицо Дани остается таким же спокойным и невозмутимым, но стоит ему проснуться, на смену спокойствию
Помню, как подошла к медсестре на следующий день после первого посещения и задала один вопрос:
— Он поправится?
— Скорее всего, да, но выйти на поле больше не сможет.
Это приговор. Вердикт, который ничто не сможет изменить, даже если я пойду в церковь и буду стоять на коленях ночами. Знакомое чувство разочарования и обиды накрыло меня в тот день. Я даже не злилась на резкость братика. Забыла все недопонимания, ссоры, угрозы, оскорбления. Мне было искренне жаль его.
Потому что я знаю, каково это — расстаться с мечтой всей жизни…
Зарисовки получаются очень милыми. Аленка сказала, что мои скетчи пора выставлять на выставке, но я все время отказываюсь. Кому я нужна со своими карандашными набросками?
— Д-доброе утро, — хрипловато-сонным голосом произносит Даня, приоткрывая глаза. — Который час?
— Уже три. Ты проспал больше суток, — улыбаюсь я.
Вчера я приехала рано утром после операции. Толя быстро довез меня, напоследок взглянул с жалостью через зеркало заднего вида. Я уже говорила, что он понимает меня, как никто другой. Сегодня мы договорились выехать позже, и правильно сделали. Я просидела около часа в палате в ожидании, когда Дан проснется.
— Почему ты здесь? Где родители?
— Они на Мальдивах. Вылететь не могут из-за плохих погодных условий.
— Плохие погодные условия? На Мальдивах? — усмехается он, закатив глаза. — А я уж думал, папа захочет приехать и прочитать нотацию. Свадьба для него важнее.
— Не вини их, они правда не могут.
— Просто ты плохо разбираешься в людях. Мероприятие на сто человек, приедут влиятельные инвесторы. Такое нельзя отменять.
Сомневаюсь в его словах, но вслух ничего не говорю. Родители не такие жестокие, чтобы бросить своих детей на произвол судьбы, когда у кого-то из них такая беда. Они так не поступят.
— У тебя телефон с собой? — внезапно спрашивает Даня.
— Ну да.
— Дашь на пять минут?
Не совсем понимаю, для чего ему телефон, но все же отдаю гаджет брату. Даня несколько минут что-то ищет, затем разворачивает экран и показывает мне.
— Смотри.
На фотографии наши родители. Мама в свадебном платье, которое выбрала не так давно, и Григорий Викторович в смокинге. Они счастливо улыбаются на камеру. Точнее, улыбается мама, а Григорий Викторович лишь слегка растягивает уголки губ. Позади них лазурное море, под ногами — белый песок, видно кое-кого из гостей.
«Не верю!», — первое, что возникает в голове. Однако против фактов не попрёшь, и Станиславский заведомо проигрывает в этой борьбе. Верю. Моя мама и отчим, которые
Они не смогли остаться, когда нам сообщили страшную новость…
Когда мир перед глазами рушится постепенно, ты морально готов принять это. Тебе посылают информацию определенными кусками, фрагментами, проблемы решаются по мере их поступления. Но когда с глаз резко срывают розовые очки и разбивают их о мокрый после проливного осеннего дождя асфальт, ты теряешься. Внезапность, неизвестность и неготовность принять мир таким, каким он является, очень пугает.
Меня пугает.
— Они не просто так оставили тебя, — тихо начинает Даня. — Ты была лишней на их празднике.
— А ты?
— А я неудачно сыграл матч, — горько усмехается он.
Мне больно смотреть на него — уязвимого и раненного. На грусть в болотно-серых глазах, на ногу, прикрытую одеялом. Знаю, что там стоит железная штука, фиксирующая кости. Он не заслужил такой участи, как бы я ни относилась к его существованию. Никто не заслужил.
— Вы выиграли, Дан.
Вчера впервые ввела в поиске запрос о футболе. Никогда не интересовалась им, пока не узнала, что «братик» в больнице.
— Можешь не поздравлять, я проиграл. Мы оба проиграли.
Он прав. Он снова прав.
Стараюсь не спрашивать себя, почему родители поступили так жестоко по отношению к нам, не пытаюсь анализировать, защитить, оправдать. Если Григория Викторовича я знаю чуть больше месяца, то маму — всю жизнь. За что?
— Знаешь, о чем я думал на матче? О радости, если на трибунах увижу отца, — внезапно говорит Даня, взглянув на меня магическими глазами. Сейчас они не кажутся размытым пятном, я представляю, что они больше зеленые, нежели серые. Он не злится, не свирепеет, не желает избавиться от меня. Почему? Трудный вопрос. — Он никогда не поддерживал меня, не приходил ни на один матч, в отличие от мамы.
— Где твоя мама?
Внезапно между нами повисает тишина. Не понимаю, почему она возникает. Дан просто не отвечает, а я не смею прервать его мысли: он думает, как ответить. Мне трудно смотреть на белые стены и белое постельное белье, трудно подсаживаться к кровати, когда он жестом просит подвинуться ближе. Но я выдерживаю давление на глаза, когда всматриваюсь в его. Внимательнее, чем раньше. Вижу их лучше, четче, но не настолько, чтобы полностью уловить тоску в промокшей зелени его взгляда.
— На Троекуровском кладбище. Уже шесть лет.
— Сочувствую.
Не это я хотела услышать, но была готова к такому повороту событий.
— Она ходила почти на все соревнования и матчи, была на каждой тренировке. Она всегда говорила, что у меня талант.
Снова ловлю себя на том, что пялюсь на его улыбку. Она не насмешливая или гадкая, вовсе нет. Скорее милая, мечтательная. Сейчас Даня превращается в мальчишку лет пятнадцати, который наслаждался жизнью и не знал, что такое боль утраты. Я бы хотела посмотреть, каким он был тогда. Наверное, счастливым.