Ребус для фотографа
Шрифт:
Но как любой Иной, Степан любил этот мрачный монолит. Любил соленый воздух. Пульсирующую концентрацию Силы. И город отвечал взаимностью, показывая ему все новые и новые мотивы для вдохновения. Любовь Ленинграда было непросто заслужить. Его нужно было чувствовать.
Как-то Степану довелось даже сделать несколько постановочных портретов для самих Гесера и Ольги, когда находящийся в отпуске глава Ночного Дозора Москвы как бы невзначай решил нагрянуть в ленинградское отделение с ревизией.
Польщенный тем, что Великие маги обратились именно к нему,
По большому счету, и бумага-то ему была не нужна. Но даже будучи магом, Степан все равно большинство фотографий всегда печатал и проявлял вручную, просто потому, что до безумия любил это дело. Ему нравился сам процесс. Нравилось некое таинство, когда на бумаге, опущенной в раствор, начинали медленно проступать очертания города или чьи-то лица. Рождался свой особый, маленький мир.
Одобрительно кивавший Гесер попросил оставить изображения черно-белыми.
— А что, для колориту, — обнимая за плечи улыбающуюся Ольгу, добродушно хмыкнул он.
Следом Великий совсем удивил, в благодарность угостив Балабанова пивом с восхитительным копченым астраханским лещом, который появился из портфеля в промасленной газетной бумаге «Ведомостей».
Посидели по-простому, в небольшой тесной пивнушке на Петроградской, которую держал армянин-Иной Вельдикян, инициированный накануне революции семнадцатого года. Которого облюбовавшие это заведение местные Светлые дозорные для краткости звали просто Валя.
Гесер метко шутил, непринужденно расспрашивал о городе, о работе Дозора, об обычных житейских и будничных новостях. Это поразило Степана, который теперь на собственном опыте убедился в тонкой мудрости начальника, который подобно римскому полководцу мог вот так, без высокомерия и жеманства, запросто найти язык с любым из своих сотрудников.
Не по-волшебному, а по-человечески.
Это вдохновило Степана на новые подвиги. Конечно, приятно, когда твою работу хвалят, а уж тем более Великие.
Он с новым рвением набросился на работу.
Прошли десятилетия, и город изменился. Он постарел. Залитый кровью, пережил чудовищную войну и эпоху, навсегда изменившую судьбы сотен тысяч людей.
Он снова стал Петербургом.
С грехом пополам отреставрировался, оброс новостройками, стал задымленным, заполненным иномарками, сигналящими друг на друга в чудовищных мертвых пробках.
Светлые смогли по-прежнему сохранить центр, но Темные брали хитростью, заковывая город в уверенно сжимающееся кольцо из таунхаусов и новых замечательных спальников, которые были так соблазнительны для падких на обманчивые выгоды смертных.
Ведь люди не менялись. Они по-прежнему лгали, дрались, влюблялись и предавали, гнались за наживой и вспоминали про боженьку, только когда нож подбирался к горлу.
Мир не меняет людей. Ничто не меняет людей.
Но это питает Иных, и они заряжаются, какими бы ни были человеческие эмоции.
Не изменился и Степан. Ведь Иные по сути своей были бессмертными. За более чем полвека, продолжая работать в Дозоре, Балабанов успел пройти блокаду, перестройку с лихими девяностыми и собрать уникальную коллекцию снимков. Также он изучил новые технологии фотопроизводства, основал свою студию и вот-вот готовился провести первую выставку в Манеже. Составленную из работ, тщательно отобранных и согласованных с начальством.
Он так и не женился, Иные редко выбирают партнеров из смертных для создания семей, огораживая себя тем самым от неизбежной боли утраты со временем близкого человека. Хотя Степан встретил замечательную девушку из хорошей семьи, с которой даже начал встречаться. Но по-прежнему его главной страстью оставалась сьемка.
Вот и в тот день Балабанов направился в сторону Петроградки, шурша подошвами ботинок по кроваво-красному осеннему кленовому листу.
Хотелось чего-то нового. С самого утра Степан ощущал непонятное влечение. Или, скорее, предчувствие. Его куда-то тянуло, но куда — он не мог конкретно понять.
На вампирский зов было не похоже. Не такой чарующий и певучий, каким ему положено быть.
И в то же время…
Степан шел, слушая в плеере «ДДТ», и город раскрывался ему навстречу.
Осень. Как же она прекрасна. Холодеющий воздух, в котором пряно смешивались запахи печеных булок из кафешек, бензина и свежей краски на окрашенных оградах. Рычащие автомобили, галдящая детвора, на которых беззлобно что-то покрикивал метущий тротуар дворник-кавказец, покуривая щекотавшую ноздри мятую «козью ножку». Собаки в скверах, с озорным лаем гоняющиеся за порхающими фрисби, — все радовались последнему уже не гревшему солнышку.
Румяные на промозглом ветру девушки в коротких полупальто, спешившие навстречу по своим делам, когда одна нет-нет, да и стрельнет из-под пушистых подкрашенных ресниц лукавым взглядом, что, как частенько бывает, попадает в самое сердце.
Жизнь. Она продолжалась.
Степан сам не понял, как ноги принесли его к исламской Соборной мечети на Кронверкский проспект. На улицах царил октябрь, и у мусульман был один из важнейших праздников — день Арафат.
Огромное количество верующих тянулось к мечети-джами, чтобы весь день замаливать грехи и славить Аллаха. Праздник как праздник. Платки, одежда, дети…
Но что же, в самом деле? Почему так давит? Некое предчувствие не хотело пускать фотографа. Что-то было не так.
Степан поймал на мостовой свою тень, отбрасываемую тусклым осенним солнцем, и ступил в обволакивающий Сумрак, оглядывая иным взором горожан, стремящихся к полностью покрытому синим мхом зданию мечети.
Концерты, киношка, публичные выступления или подобные места религиозных собраний всегда были средоточием концентрации самых ярких человеческих эмоций.
Счастье, грусть, зависть, обида или ревность… Обычные ауры самых обычных людей, которые по-прежнему верили в чудеса.