Ребята Скобского дворца (Военная проза)
Шрифт:
— Если по-дружески, по-рабочему желаешь поговорить, зайдем ко мне, — пригласил его Максимов. — Да ты не стесняйся! Пошли, пошли!
Грузчик поднялся с тумбы.
Тут Максимов, увидав Царя, подозвал его к себе:
— Завтра, нет, лучше послезавтра, зайдешь утром ко мне. Понял? Поведу тебя к себе в типографию. Что, доволен?
Царь просиял, чувствуя, как сердце у него разом заиграло.
— Ну что, пошли? — снова пригласил Максимов грузчика, и оба они скрылись в подъезде.
Ванюшка исподлобья с укоризной взглянул на Царя и, заносчиво выпятив грудь, отправился не спеша домой, чувствуя
После его ухода ребята сгрудились вокруг Царя. Все время молчавший вожак тут же вынес приговор, очень краткий, но суровый: Ванюшка был лишен всех прав, мог он с этого дня жить на дворе только в полном одиночестве.
Ванюшка ничего пока не знал о приговоре, но вернулся он на кухню чайной «Огонек» в еще более угнетенном состоянии, чем все последние дни. Даже на забежавшую за кипятком Фроську не обратил внимания.
Немного спустя в чайной появился Максимов. В «Огоньке» он ежедневно столовался — обедал и ужинал.
— Павел Сергеевич, — подлетела к Максимову Любка, смахивая фартуком со скатерти крошки, — чего прикажете?
— Соляночку, — попросил Максимов, приглаживая рукой закинутые назад длинные темно-русые волосы и близоруко щурясь без очков.
— Ну, изменник, садись, поужинаем, — шутливо предложил он, заметив глазевшего на него Ванюшку.
Ванюшке хотелось сказать механику. «А я знаю, кто наговаривал Черту про тебя», но приглашение механика и, главное, слово «изменник» сразу сбили его с толку.
— Ничуточки я не изменник, — живо отозвался Ванюшка, вспыхнув. — Злобятся они на меня за то, что я... — Ванюшка прикусил язык и замолчал.
— Правильно! В обиду себя не давай, — услышав внука, сразу откликнулся дед. Он тут же подсел к Максимову и пустился в многословный разговор про войну, про дороговизну.
Утром следующего дня, выйдя на двор, Ванюшка почувствовал, словно глухая стена выросла между ним и остальными скобарями. Его не замечали. Никто не подошел, не заговорил, ни о чем не спросил. Блуждал Ванюшка одиноко по двору, чувствуя себя чужаком.
Разыскал он Левку Купчика, но тот, трусливо озираясь по сторонам, не пошел за Ванюшкой. Лишь под большим секретом сообщил в полутемном подъезде:
— На тебя Царь запрет наложил.
— Чего? — переспросил Ванюшка, вытаращив глаза.
— Запрет. Кто с тобой заговорит или примет в компанию, по морде получит.
— Ну, как сказать!.. — возмутился Ванюшка.
Купчик неопределенно пожал плечами и быстро отошел от своего друга.
Ванюшка растерялся. Это всеобщее презрение было тяжелее и больнее, чем тумаки и затрещины от ребят.
Из скобарей только Копейка нарушил запрет. Он сам подошел к Ванюшке и голосом, не терпящим возражения, потребовал:
— Гони мне, цуцик, долг! Слышишь? Чтоб завтра три целковика были.
Ванюшка скорбно поглядел ему в глаза. «Сам ты цуцик», — подумал он. До законного срока еще оставалось дней пять, не меньше.
— Ладно, — вздохнул он, испытывая новый прилив гнетущей тоски.
«Убежать, что ли, на войну?» — подумал Ванюшка, оставшись в одиночестве. Правда, на войне могли его прострелить снарядом или ранить пулей. Но все же там несравненно легче, чем здесь, на дворе Скобского
Блуждая по шумному, переполненному двору, Ванюшка изнемогал от одиночества. Он даже вынес из дому недавно приобретенный пистолет, стрелявший пробкой, но никто, кроме глупой мелюзги, не обратил внимания на его сокровище.
Подойдя к забору, Ванюшка увидел, очевидно, накануне начертанную надпись углем:
Смерть Чайнику!
Под надписью был изображен череп и груда костей. Ванюшка побледнел. Он нисколько не сомневался, что нарисовал это Царь, что Царь стал виновником всех его неудач. Сгоряча Ванюшка поднял брошенный у забора уголек, огляделся по сторонам и, видя, что никто не следит, тщательно стер последнее слово на заборе и на его месте написал другое. Теперь над черепом и грудой костей стояла надпись:
Смерть Царю!
Больше на дворе Ванюшке делать было нечего. С гордо поднятой головой он ушел из Скобского дворца, захватив с собой не только найденный у забора уголек, но и несколько кусков мела из бильярдной в чайной, благо в это время Терентий возился у оркестриона. Ванюшка решил мстить Царю на каждом шагу, чтобы об этом знали не только скобари, но и весь белый свет.
Шел он не спеша. Был осторожен и зорко следил по сторонам, чтобы какой ловкач дворник не захватил его врасплох. И где теперь ни проходил Ванюшка, на заборах, на стенах домов и фабричных корпусов, на телеграфных и фонарных столбах оставлял он заметный всем, красноречивый призыв к мести своему недругу:
Смерть Царю!
Ушел он далеко от дома. Бродил по улицам Петрограда долго, пока не израсходовал до мельчайших кусочков весь мел.
Ванюшка медленно плелся по улице, ничего еще не подозревая. Вдали массивной каменной глыбой гордо возвышался над всеми окружающими постройками Скобской дворец. Рядом с ним также тяжелой каменной глыбой, но немного поменьше и пониже, возвышался единственный на всей извилистой улице жилой сосед Скобского дворца — Моторный дом. В нем жили союзники — правда, порой они становились врагами скобарей — гужееды. Прозваны они были так еще в незапамятные времена, когда на дворе Моторного дома находились конюшни. Гужееды последнее время враждовали со скобарями и теперь, читая Ванюшкин призыв уничтожить Царя, очевидно, радовались.
У Моторного дома навстречу Ванюшке попались городовые.
В белых кителях, тяжело шаркая сапогами, городовые шли по двое по каждой стороне улицы, оглядывая стены, заборы, и настороженно озирались по сторонам, словно ждали, что кто-нибудь стукнет их по голове кирпичом. Процокал по булыжнику наряд конной полиции, прохожие останавливались, удивляясь обилию городовых на улице.
— Чего это фараоны забеспокоились? — говорили на панели.
Ванюшка никак не предполагал, что его призывный клич на заборах и стенах поднимет в этот день на ноги не только Суворовский участок полиции на Васильевском острове, но даже все охранное отделение. Сообщение о смелом и дерзком призыве к кровавой расправе над священной особой государя императора стало известно даже в Зимнем дворце.