Ребята Скобского дворца (Военная проза)
Шрифт:
От приятных размышлений вернул Ванюшку к жизни дед.
— Пойдешь, что ли, со мной к околоточному? — спросил он, любивший ходить с внуком. — Пойдем с тобою, Якунькин-Ванькин, в гости, глодать чужие кости. — Дед чем-то был озабочен.
Ванюшка сразу же согласился. Вообще в этот день он соглашался со всеми и на все.
— Ничего не поделаешь, — тяжело вздыхая, говорил по дороге дед. — Нужно нести подарок. Сам намекнул мне вчера.
Ванюшка понял, что речь шла об обычном новогоднем подношении околоточному Грязнову.
— Вот и живи
— А если не давать? — нерешительно возразил Ванюшка.
Дед усмехнулся, блеснули стекла очков из-под ватного картуза.
— Потом хуже будет. Разными штрафами разорят. Вся власть только на взятках и держится. Таков уж порядок, не нами заведенный.
На Гаванской улице звенели трамваи. Зазывали к себе выставленные в витринах магазинов товары. Проезжали извозчики. По панели шла чистая публика. Как не похожа была эта улица на ту, на которой находился Скобской дворец.
В угловом доме, где жил околоточный Грязнов, Николай Петрович и Ванюшка не спеша поднялись на второй этаж, позвонили. Дверь открыла миловидная белокурая женщина — жена околоточного.
— Пожалуйста, — небрежно пригласила она, ничего не спрашивая.
Из двери соседней комнаты выглянул сын околоточного — рыжеволосый круглолицый Ромка, с которым Ванюшка учился в одном классе городского училища. Увидав Ванюшку, он заговорщически подмигнул и показал язык. О чем говорил дед с околоточным, Ванюшка не слышал: за полуоткрытыми дверями комнаты продолжал гримасничать Ромка, а Ванюшка отвечал ему тем же. Но после того как Николай Петрович вручил околоточному новогоднее подношение, Грязнов заговорил другим тоном, уже менее любезным, и Ванюшка навострил уши.
— Пожалел я вас вчера, почтеннейший. Беглого солдата нужно не укрывать, а по закону передавать властям.
— К-как? — заикнулся Николай Петрович, побледнев.
— Точно так, — сурово и осуждающе ответил околоточный. — Вчера бы он был в наших руках и понес заслуженное наказание. А сегодня ищи его. Никак я не ожидал, почтеннейший, от вас...
Ванюшка вспомнил про солдатскую папаху Егора Зубарева, лежавшую в углу прихожей на сундуке. Николай Петрович, тяжело вздохнув, вынул из бумажника еще несколько кредитных билетов и, низко кланяясь, передал околоточному.
— За науку, — бормотал он. — Век живи, век учись.
Грязнов спокойно принял новое подношение.
— Только вас, почтеннейший, жалеючи, — подчеркнул он уже более ласково, провожая Николая Петровича и Ванюшку до двери в прихожей. — Служба службой, а дружба дружбой.
— Чтоб тебе пусто было... — пробормотал дед, когда дверь захлопнулась.
Обратный путь в Скобской дворец дед и внук шли молча. Николай Петрович удрученно смотрел вниз. Ванюшка, искоса поглядывая на него, думал: согласился бы дед выручить отца Фроськи, если бы знал, что придется платить околоточному?
«Укрыл бы», — упрямо думал Ванюшка, снова с душевным трепетом вспоминая про благодарность Фроськи.
Первые дни после Нового года, встречаясь с Фроськой, Ванюшка чувствовал себя не совсем уверенно, боясь прямо взглянуть ей в глаза. Но Фроська осталась прежней Фроськой. Словно ничего между ними и не произошло. С Ванюшкой она обращалась запросто, но очень ласково. У нее все более укоренялась привычка называть своих подруг и друзей на дворе ласкательными именами.
Катюшку и Дуню Пузину она неизменно величала Катюнечкой и Дусенькой, Цветка — Цветочком и Петечкой, а Копейку — Сереженькой. Никто из скобарей не удивлялся, что Чайник стал Ванечкой. Но при этом ничто не мешало Фроське, чуть рассердившись, отчитывать своих подружек и друзей первыми попавшимися на язык словами. Церемониться с ними она не любила.
Ванюшке тоже очень хотелось называть своего задушевного друга не Фроськой и не Фросей, а Фро-сень-кой. Но что-то мешало, да и опасался он злых языков на дворе.
Ребята уже и так замечали, что стал он снова лакеем у Фроськи. Правда, она больше не совала ему, как прежде, своего братика Кольку. Да и Колька уже не лежал в пеленках, а самостоятельно ковылял по двору, держась за подол Фроськи. Но все равно всем бросалась в глаза покорность Ванюшки.
— Чего это она тобой командует? — спрашивал Серега Копейка, любивший всегда быть самостоятельным и независимым.
— Смотри, опять ей не поддайся, — дружески советовал Ванюшке Левка Купчик, недолюбливавший Фроську.
Черномазый, как цыган, Жучок выражался еще короче, помня нанесенные ему Фроськой обиды.
— Кулачница! — намекал он на воинственный характер Фроськи.
Ванюшка молча соглашался со своими друзьями, но чувствовал, что отстоять свою независимость у него не хватает сил, словно приколдовали его. Он следовал за Фроськой всегда, даже когда его не звали.
Дело дошло до того, что даже девчонки стали говорить Фроське.
— Смотри, твой хвостик стоит, — намокали они на Ванюшку.
Фроська сначала терпела это, а потом, видно, ей надоело. Как-то встретив Ванюшку, она окинула его ледяным взглядом и, отведя в сторону, сказала:
— Я тебе только одно словечко скажу. Одно-единственное.
— Говори. — Сердце у него радостно затрепетало.
Фроська заколебалась:
— Я тебя спрошу одним словом... А ты мне отвечай тоже одним словом. Понял?
— Как это одним словом? — не понял он. — А если я тебе захочу десять слов сказать?
— Ладно, — милостиво разрешила она, вдруг смягчившись, — я скажу тебе потом, — и отошла.
Сердце у Ванюшки тревожно билось весь день. Какое слово собиралась сказать Фроська? Предчувствовал он что-то большое, радостное... Иначе зачем такая секретность? Он то и дело подходил к Фроське и смотрел на нее с ожиданием. И Фроська, не вытерпев, снова отвела его в сторону.