Ребята Скобского дворца (Военная проза)
Шрифт:
Громко, во весь голос пели все скобари.
Порой изнывали вы в тюрьмах сырых...Насупившись, потемнев от копоти и дыма, слушали песню каменные стены Литовского замка с массивными железными решетками в окошках-бойницах.
Огонь бушевал все сильнее. Трещали деревянные балки перекрытий. С грохотом валились вниз стропила крыши.
Подувший после полудня ветер с Финского залива еще сильнее разжег огонь.
А окружавшие тюрьму люди не прекращали кричать «ура» и петь революционные песни.
Горел старый мир, мир горя, насилия, крови и слез.
В густых сумерках февральского вечера возвращались ребята домой. Навстречу им на Косой линии попался блуждавший эти дни одиночкой Петька Цветок.
Он гордо, как генерал перед солдатами, прошел чеканным шагом мимо скобарей и гужеедов, держа в руках офицерскую саблю с кожаным темляком.
— Г-где взял? — не выдержав, первым осведомился у него Царь.
Цветок вызывающе выхватил из ножен стальной клинок и, лихо отсалютовав им над головой, ответил:
— Жандарма одолел!
С важным видом он удалился домой, так и не сказав, конечно, что жандарма обезоружил вместе с рабочими его отец дворник Кузьма.
Глядя на Цветка, у ребят сразу померкли захваченные ими революционные трофеи: у Царя — сломанные кандалы, у Копейки — солдатский штык, у Спирьки — морской кортик, у Ванюшки — поднятая с панели медаль городового с надписью: «За веру, царя и отечество!»
— З-завтра мы тоже... — смог только проговорить Царь и отбросил сломанные кандалы.
У крайнего подъезда Скобского дворца одиноко и безмолвно стояла мать Кузьки Жучка. Она жадно вглядывалась в проходивших мимо ребят. Она все еще ждала. После смерти мужа на германском фронте, кроме сына, никого у нее больше не осталось.
Ребята, поняв, что Жучок так и не вернулся домой, почувствовали себя виноватыми, прошли домой тихо, молчаливо.
Вряд ли кто в эту ночь в Петрограде спал спокойно. Выглядывал в окно и Ванюшкин дед Николай Петрович. Заревом от многочисленных пожарищ отсвечивало сумрачное небо. Трещали выстрелы. Ожесточенная перестрелка не утихала ни на один час.
Наступило серое облачное утро. Как и в предыдущие дни, ни один фабричный гудок не загудел и не задымила ни одна заводская труба.
Утром на двор Скобского дворца принесли из приемного покоя Николаевской больницы бездыханное тело Кузьки Жучка. Был он убит наповал полицейской пулей в тот день, когда вместе с ребятами находился на Знаменской площади.
Лежал он на дворе у ворот на разостланной простыне, крепко сжимая в руках свою шапчонку, и глядел на окружающих застывшими глазами.
Над Кузькой, обливаясь слезами, голосила худенькая простоволосая женщина. Стоя на коленях на мерзлой земле, она нечеловеческим голосом со страшным отчаянием просила:
— Сынок! Родименький! Поднимись! Встань на свои ножки! На кого ты меня спокинул?
Мать совершенно обезумела от горя. Она лежала на снегу, обхватив своими скрюченными руками тело сына. Вокруг, сняв шапки, стояли скобари. Плакали девчонки, и громче всех Фроська. Опустив голову, с суровым, словно каменным лицом стоял Типка Царь. Безудержно плакал, не стесняясь слез, Ванюшка, чувствуя себя больше всех виноватым в смерти Жучка.
Тело Кузьмы унесли в дом. Мать его увели под руки. А ребята отправились опять на улицы. За ними увязался и Цветок. Шли молчаливые и серьезные. Ребят на этот раз вел Ванюшка. Направлялись они на квартиру к околоточному Грязнову. Но опоздали...
У ворот углового дома на Гаванской уже толпился народ. Околоточный Грязнов лежал на дворе у забора, уткнувшись лицом в грязный талый снег. На ровно остриженном затылке его чернела запекшаяся рана.
Молодая женщина, по виду кухарка, в ситцевом платье и в накинутой на плечи плисовой жакетке, скороговоркой, торопливо рассказывала:
— Вывели его на двор, поставили к стенке...
Царь, прищурив глаза, смотрел на своего поверженного врага. Не чувствовал он той радости, которую ожидал.
— С-собака! — пробормотал он и пошел в дом.
Ребята поднялись на второй этаж. В широко распахнутую дверь квартиры околоточного свободно, громко разговаривая, входил народ. Сын околоточного, рыжеволосый Ромка, стоял у постели, на которой лежала с бледным заплаканным лицом его мать. Ромка стоял, низко опустив плечи, и смотрел на всех исподлобья, озлобленно. Встретившись глазами с Ванюшкой, он еще более ссутулился.
«Если победит царская власть, мстить будет», — подумал Ванюшка, выходя на улицу. По-прежнему у него ныло сердце и до слез было жаль Жучка.
С Финского залива дул порывистый, влажный ветер, кружились галки. По заполненному народом Среднему проспекту с грохотом мчались автомашины, на подножках, на крыльях и даже на крышах которых сидели и лежали люди с винтовками в руках. На многих улицах все еще продолжали стрелять. Но всем было ясно, что старая власть доживает последние дни, если не часы.
Вылавливали скрывавшихся городовых, жандармов, царских сановников. Горели разгромленные полицейские участки. Огромные клубы черного дыма окутывали на Литейном проспекте здание окружного суда. Вокруг него суетились люди, бросали в огонь выкинутые из разбитых окон связки судебных дел. Улицы шумели. На всех перекрестках то и дело возникали короткие, бурные митинги. Всюду солдаты и даже казаки братались с рабочими, студентами. Из рук в руки переходили революционные листовки.
Как и накануне, там, где происходила особенно ожесточенная перестрелка, где собиралось больше всего народу, можно было видеть петроградских ребят. Скобари и гужееды ни на минуту не выпускали из виду своего вожака. С ним было сподручнее ходить по улицам. Длинная солдатская шинель Царя с погонами на плечах, его мохнатая черная папаха и «Георгий» на груди всюду открывали дорогу ребятам. Взрослые с Царем считались. Его дружелюбно величали братишкой. Длинный хвост скобарей за ним никого не удивлял.