Ребята Скобского дворца (Военная проза)
Шрифт:
— Иван Чулин.
Студент сквозь пенсне недоумевающе взглянул на Ванюшку, хотел что-то сказать, но только улыбнулся и крупным размашистым почерком на квадратике тетрадочной бумаги написал Ванюшкино имя, фамилию, адрес. Ванюшка бережно взял листок, подул на него, чтобы быстрее засохли чернила, и тоже, во всем подражая взрослым, свернул листок в трубочку и повесил на свой гайтан под нательной рубахой.
В чайную вбежал курчавый смуглолицый парень в расстегнутой ватной куртке, из-под которой виднелась полосатая матросская тельняшка.
— Привезли! — сообщил он, обращаясь к дяде Акиму.
Двое рабочих, седые от вьюги, тяжело дыша, внесли узкий продолговатый ящик и поставили на пол. Сразу же в чайной зашумели, поднялись с мест.
— Мне... Мне... — послышались нетерпеливые, требовательные голоса.
Дядя Аким вынимал из ящика оружие, патроны, раздавал столпившимся вокруг него рабочим.
В общем людском гуле слышались только отдельные отрывистые фразы:
— Утром идти на Невский...
— Мосты разведены. Нужно в обход...
— Разбивайтесь на пятерки.
Пожилой рабочий в солдатской шинели негромко называл по списку фамилии. Ему откликались. Тут же на месте собирались группы. Ванюшка слышал, как главный — черноусый в меховой куртке — отрывисто приказывал:
— Пойдешь к матросам...
— Установишь связь...
— Снимать всех постовых...
Народ из чайной стал расходиться. С одной из групп собирался уйти и Сашка Ильин.
Он подошел к Ванюшке, как своему родственнику, подал руку.
— Ухожу, — сказал он. — Если не вернусь, передай вашим, чтобы сообщили в деревню.
Сашка был взволнован. С Николаем Петровичем он не решался о своем уходе говорить, опасаясь, что тот не отпустит.
С завистью Ванюшка посмотрел Сашке вслед. Человек только на два года старше, а обладает такой свободой. Никто из уходивших в ночь сражаться с городовыми не знал, что царская власть тоже готовилась к отпору. Правительственные войска и полиция, а также корпус жандармерии сосредоточились в центре города. По распоряжению командующего Петроградским военным округом генерал-лейтенанта С. Хабалова на крышах высоких зданий и на колокольнях церквей установили пулеметы. Центр города по реке Неве изолировали от рабочих кварталов полицейскими и воинскими заставами. Мосты развели. Редкая во многих районах города стрельба слышалась всю ночь. Восстание набирало силу!
— Иди спать! — в который уже раз, еще более строго приказал Ванюшке дед.
Но тот снова упрямо замотал головой и поспешил скрыться в общей толкучке. Не мог Ванюшка уйти из чайной, где творились такие дела. Только в полночь, когда у него закружилась голова и стали слипаться глаза, Ванюшка отправился спать.
На синем морозном небе ярко светили звезды. В серебристом тумане сияла холодная, словно тоже ледяная, луна. Кое-где в доме тускло брезжили огоньки в окнах. Очевидно, не все в Скобском дворце спали. Матери и жены ушедших в ночь на улицы Петрограда готовить восстание теперь с тревогой и волнением поджидали своих. Ванюшка постоял у ворот. На противоположной стороне Невы слышалась перестрелка. Выстрелы звучали глухо. На притихшей улице все еще продолжали поскрипывать шаги редких прохожих. Неприметное со стороны пламя борьбы в Петрограде только еще разгоралось.
На новом месте Царь спал долго. Когда проснулся, уже светило солнце. В небольшой квадратной комнате, оклеенной веселыми голубыми обоями в полоску, никого не было. За незакрытой дверью в полутемном коридоре хлопотала у плиты мать Володи Коршунова, слышались громкие голоса жиличек:
— На улицах-то что делается! Людно, как на пасхальной неделе.
— Сегодняшнее утро ни один человек работать не пошел.
— Ни газет, ни извозчиков... Магазины закрыты...
«Где-то моя Аграфена Ивановна?» — подумал Типка о тетке, протяжно вздохнув.
В комнату заглянула худенькая светловолосая мать Володи Коршунова.
— Солдатик, проснулся? — певуче осведомилась она. — Забегали уж тут ребята к тебе, да я не дала будить. Спи... — И тут же пожалела Типку: — Сирота ты горемычная... Какой бравый-то теперь стал!
Царь немного поморщился. Он не любил, когда его жалели или хвалили.
— Наболтали тут про тебя. Жульничаешь будто ты в Питере, — рассказывала женщина, собирая на стол завтрак.
Царь потемнел. Он и накануне от ребят слышал эту весть и уже знал, кто возвел на него такой поклеп. Царь поспешил во двор. Внизу его встретил прежний любимец — дымчатый облезлый кот с отрубленным хвостом. Он доверчиво приблизился к Царю, выгнув по-верблюжьи спину.
— Г-гришка! Жив еще? — радостно удивился Царь и погладил кота. В дверях подъезда Типка остановился.
На дворе было бело и солнечно. Все такое знакомое, родное! Вон толпятся ребята. Царь почувствовал себя прежним скобарем, словно никуда и не уезжал и не было пережитой суровой фронтовой жизни. Типка издали смотрел на ребят. Окружив Цветка, те вели допрос.
— Ты, Петух, говори, когда это Царь жульничал на Апраксином рынке? — настойчиво требовал крестовый брат Царя Серега Копейка.
Того же шумно требовали и остальные.
— Говори! — грозно вопил даже Кузька Жучок.
Цветок пытался вывернуться, отпирался:
— Вы же не поняли! Это я про другого Царя говорил, не нашего.
— Про какого это другого? — не своим, свистящим голосом спросил Серега, потирая руки и с трудом удерживаясь, чтобы тут же не залепить оплеуху обманщику и лжецу. Собирался он его проучить на народе как следует.
— Про настоящего, — продолжал вертеться Цветок, — про Николашку Романова... — и осекся, увидев Царя.
Тот стоял, опираясь на палку.
— Г-говорил? — нахмурившись, спросил он.
Цветок, беспомощно оглянувшись по сторонам, понял, что ему не уйти от ответа.
— Говорил, — признался он, потупившись, не смея взглянуть Царю в глаза.
— Зачем же ты сочинил? — снова спросил Царь, гневно сдвигая брови и сжимая свободный кулак.
Все с нетерпением ждали, особенно Серега Копейка. Нужно было отвечать, и Цветок состроил простодушные глаза.