Ребята Скобского дворца (Военная проза)

Смирнов Василий Александрович

В НОЧЬ ПЕРЕД ВОССТАНИЕМ

Несмотря на поздний час и будничный день, в чайной «Огонек» сидело много народу. Посетители не расходились. Наоборот, становилось все люднее. Входная дверь со скрипом то и дело хлопала. Клубы серого морозного воздуха врывались в теплое, прокуренное помещение. На каждого нового входившего в чайную десятки глаз глядели пытливо, настороженно спрашивая: «Ну как?»

Очевидно, многие понимали, о чем идет речь.

— Вьюжит, — говорил один из вошедших, стряхивая

с себя снег.

— Морозит, — добавлял другой, потирая покрасневшие руки.

А вновь пришедший восторженно сообщил:

— Весь Питер поднимается. На улицах стреляют. А за Невой в районе Путиловского из пулемета строчат... — и снова выбежал на улицу.

В этот вечер в рабочих районах создавались боевые группы. Одна из таких групп со своим руководителем, незаметно для непосвященных, уже сидела за столиками чайной и ждала. Кто-то, очевидно не в силах сдержаться, запел:

Вставай, поднимайся, рабочий народ...

К нему стали присоединяться другие голоса. Они уже не просили, а требовали:

Иди на врага, люд голодный...

Запрещенная песня гремела на всю чайную.

За буфетной стойкой суетился и дергался побледневший Дерюгин. Руки у него тряслись.

— Пронеси господи! — шептал он, боясь, что вот-вот нагрянет полиция.

Но Дерюгин напрасно беспокоился. В этот поздний вечер заводские районы Васильевского острова были уже в руках поднимавшегося на борьбу народа. Ни один городовой, ни один наряд полиции не решился в эту ночь показаться на рабочих окраинах.

Пожилой черноусый рабочий в меховой куртке и другой, сутулый, в котором Ванюшка сразу же признал знакомого ему четырехпалого дядю Акима, подошли к чайному буфету и, отозвав в сторону Дерюгина, предложили:

— Вот что, хозяин, на ночь не закрывай свое заведение. Народу греться нужно.

— Как? — заикнулся оторопевший Дерюгин. — А полиция? Разве можно? Никак нельзя, уважаемые, никак нельзя.

— Сегодня все можно, — многозначительно сказал дядя Аким.

— Закрывать нельзя, хозяин, — кратко объяснил черноусый.

Встрял в разговор и Ванюшкин дед, появившись из кухни.

— Если просят, надо уважить, — попросил он Дерюгина, поглаживая свою окладистую бороду. И пообещал: — Так и быть, я останусь.

— Вот и хорошо, — отозвался человек в меховой куртке, давая понять, что разговор окончен.

Но Дерюгин еще более насупился.

— Спасибо, Петрович, — оживился дядя Аким, уже не обращая внимания на Дерюгина.

— Оставайся, — недовольно, сквозь зубы пробурчал Дерюгин. Заперев все ящики в буфете, он ушел домой, не простившись с компаньоном, обиженный, что его не признают уже за хозяина.

Разошлись и половые. С Николаем Петровичем остались Терентий и Ванюшка. Всеобщее выжидательное настроение захватило и Ванюшку. Он чувствовал, что затевается что-то новое, интересное, необычное. Он медленно слонялся по залам чайной, прислушиваясь к разговорам. Спать Ванюшке не хотелось.

Большую люстру в зале погасили. Горели только маленькие боковые лампочки. Так распорядился дядя Аким. Дед теперь сам следил за кипящим кубом, подкладывая в топку дров.

— Дела, дела... — бормотал он. — На смерть идут.

На своем веку Николай Петрович перевидал многое. И Ходынку, и казачьи нагайки в 1905 году. Чувствовал он, что приближается буря.

Торопливо вошел в чайную студент в темной шинели, в пенсне и в фуражке, закутанный по самый нос в желтый башлык. Он снял башлык, потер замерзшие руки, погладил рыжеватую, клинышком бородку и поздоровался с подошедшим к нему рабочим в меховой куртке.

— Все в порядке, — громко сказал он, — везут!

Чего везут, Ванюшка так и не понял. Оглядевшись внимательно по сторонам, студент громко посоветовал всем написать свои адреса.

— Нужно приготовиться на всякий случай, — сурово заявил он.

В чайной немного стихло.

У студента откуда-то появились пузырек с чернилами, ручка, бумага. Он деловито устроился за боковым столом, под лампочкой, и на разрезанных квадратиками листках стал писать адреса. У стола сразу образовалась очередь.

К нему подходили один за другим собравшиеся в чайной. Негромко, отрывисто говорили свое имя, фамилию, называли адрес и, получив бумажный квадратик, тщательно прятали, кто в боковой карман, кто в кошелек, в бумажник.

— Лучше на гайтан вешать, — посоветовал пожилой седоволосый рабочий в очках. Он расстегнул ворот рубахи, обнажая темную волосатую грудь, и, свернув в трубочку бумажку с адресом, привязал ее вместе с медным нательным крестом на тесемку.

— Так вернее будет, — сообщил он доверительно Ванюшке, застегивая аккуратно на все пуговицы рубашку.

Многие последовали его примеру.

Лица у всех были серьезные, хмурые. Разговаривали вполголоса.

— Может, сегодня и успокоят, — грубовато пошутил молодой парнишка в черном драповом пальто, по виду подмастерье.

Но никто не улыбнулся и ничего не ответил.

Обернувшись, Ванюшка узнал в нем своего земляка Сашку Ильина, которого дед выписал из деревни сперва к себе на кухню чайной, а затем устроил к сапожнику. Сашка был старше Ванюшки на два года и последнее время работал на заводе, а жил в Моторном доме.

— Иди, чего же ты... — дружески подтолкнул Сашка Ванюшку, видя, что тот медлит.

Ванюшка тоже подошел к столу, за которым сидел студент.

— Фамилия? — спросил студент, не поднимая головы.