Ребята Скобского дворца (Военная проза)
Шрифт:
Царь как магнит притягивал к себе и посторонних мальчишек. Кратчайшим путем через Николаевский мост ребята вернулись к себе на Васильевский остров и попали в самое пекло. На Большом проспекте, не доходя до Косой линии, цепи вооруженных солдат и рабочих, маскируясь в подъездах, за деревьями, столбами фонарей, вели осаду массивного трехэтажного особняка, в котором помещался Суворовский участок.
Засевшие за толстыми стенами полицейские стреляли. Пули то и дело цокали о булыжник мостовой, отскакивали от стен, но на них в пылу боя мало кто обращал внимание.
Озлобленный рев толпы подбадривал атакующих.
— Выкуривай фараонов! Смерть тиранам! — раздавались выкрики.
Метнувшись со скобарями вперед, Ванюшка увидел дядю Акима с револьвером в руках.
— Вперед! — кричал дядя Аким, бросаясь к участку.
Вслед за ним с громовым «ура», то залегая в сугробы, то снова вскакивая, метнулись и остальные. Ружейный и пулеметный огонь усилился. Снег вокруг закипел. От свистящих пуль, взрываясь, закрутились облачка снежной пыли.
«Убьют!» — лихорадочно думал Ванюшка, боясь поднять голову и чувствуя, как на спине разом взмокла рубашка и стало трудно дышать. Но он продолжал ползти вперед. Вокруг падали люди. Впереди, возле опрокинутой скамейки, Ванюшка увидел черневшую на снегу винтовку. От нее тянулся извилистый, кровавый след в заснеженный кустарник. Пули на какую-то долю минуты перестали свистеть, и, сжавшись, Ванюшка бросился к винтовке, оттолкнув кого-то.
— Чур, моя! — закричал рядом Цветок.
Оба одновременно схватились за винтовку. Ванюшка случайно нажал курок. Выстрела не услышал, но его внезапно прикладом так толкнуло в плечо, что он разжал руки. Винтовкой овладел Цветок.
— Пусти! — Ванюшка отталкивал Цветка и вырывал винтовку.
Снова грянул выстрел, и пуля, зашипев, впилась в сугроб. К ребятам подскочил Царь. Выхватив у ребят винтовку, он кулем свалился за сугроб и сразу же, как опытный солдат, стал стрелять в сторону массивного трехэтажного особняка. Напрасно Цветок и Ванюшка то требовали, то просили дать хоть раз стрельнуть, Царь винтовку из своих рук не выпускал.
— Ура-а! — закричали атакующие и бросились на штурм.
Вскоре участок был взят. Народ бушевал. Ломали рамы, били в уцелевших окнах стекла. Выбрасывали на заснеженную мостовую столы, стулья. Кружились в морозном воздухе папки с делами, разные бумаги, карточки, ведомости. Разлетались они по скверу, по мостовой, по истоптанному грязному снегу.
Домой ребята возвращались уже в сумерках. Впереди, как и обычно, окруженный ватагой ребят, шел Царь с винтовкой за плечами. Позади, не отставая друг от друга, плелись Цветок и Ванюшка. Кровная обида на Царя, отнявшего винтовку, сблизила их. Но если Ванюшка стойко и молча переживал свою обиду, то Цветок всю дорогу шипел, бросая убийственные взгляды на Царя. Цветок мог простить Царю все прошлые обиды и огорчения, но только не винтовку, которую он считал своей.
Неподалеку от Скобского дворца, на темной, неосвещенной улице, навстречу ребятам попалась гурьба девчонок во главе с Фроськой. Вели они грузного пожилого человека в барашковой шапке и в черном пальто с поднятым воротником.
— Ж-жига! — мог только произнести Царь, узнав переодетого городового.
— Опознали на улице, — похвалилась Фроська. Она крепко держала городового за рукав, с другой стороны его держала Дунечка Пузина. Настроены девчонки были воинственно.
— Братцы! Голубчики! — слезно молил городовой, пугливо озираясь по сторонам. — Поскорее отведите! Сдайте, кому следует. Мучаюсь весь день. Ведь убьют. Дети у меня...
— Не бойся, не тронем, — пообещали переодетому городовому Царь и Серега Копейка.
Как-никак Жига был «свой» городовой. Особого зла он жителям Скобского дворца и Моторного дома не причинял.
Решив отвести Жигу до ближайшего патруля и сдать для отправки в тюрьму, ребята присоединились к девчонкам.
Только Ванюшка и Цветок направились прямо домой.
— Беглый, — бормотал Цветок, — беспачпортный.
Ванюшка понимал — Цветок бранил Царя.
— Свобода! Теперь свобода! — оживленно толковали в народе.
От этого непривычного слова молодели лица и светлели глаза. В обращении друг с другом люди становились доверчивее, вежливее. Впервые в эти дни громко и гордо, как-то по-особенному, задушевно зазвучали слова: «Товарищ! Гражданин!» Как ласкали они слух!
Освобожденного из Литовского замка механика Максимова, когда он появился на дворе, взрослые и ребята встретили восторженно.
— Солдат? — удивленно спросил Максимов, глядя на серую шинель и винтовку за плечами Типки Царя. — Ты ли это?
— Я, — признался Царь, польщенный, что Максимов сразу узнал его.
Кто-то из скобарей подтолкнул к Максимову Серегу и предупредил:
— А это... Копейка!
Максимов дружелюбно хлопнул Серегу по плечу.
— Какой ты Копейка? — шутливо отозвался он. — Ты теперь Рубль!
Кругом прыснули от смеха, а Серега белозубо заулыбался во весь рот. И тут взгляд Максимова упал на огненные вихры Цветка, на его засеянное веснушками бронзовое лицо.
— Сын кирпича и внук булыжника? — спросил Максимов, преувеличенно серьезно качая головой. — Какой же ты красивый!
Под дружный смех ребят «сын кирпича и внук булыжника» скромно отошел в сторону, тоже крайне польщенный новой кличкой и тем, что его громогласно признали красивым.
Только Ванюшка остался недоволен. Максимов ушел, так и не заметив его.
На переполненных улицах Петрограда творилось что-то невообразимое. Незнакомые люди обнимались, целовались, плакали от радости. На всех перекрестках шли митинги, звучали песни. Толпа ловила листовки, разбрасываемые с мчавшихся автомобилей.
Было необычайно весело от первого весеннего солнца, от радостных, возбужденных лиц людей, от звонких революционных песен и оркестров военной музыки. Всюду гордо реяли красные полотнища флагов. Они горели на солнце, украшали дома, проезжавшие автомобили. Казалось, что жители огромного города вынесли разом на улицы все, что у них было дома красного: и ситец, и шелк, и бархат... Красные банты, ленточки, повязки алели почти у всех. Узенькая красная ленточка украшала рукав шинели Типки Царя. Широкая повязка краснела на рукаве у Цветка. У Фроськи на груди был приколот пышный красный бант. У Ванюшки тоже выделялась красная повязка на рукаве. Шумной гурьбой шатались ребята по людным улицам. Смотрели, как догорают участки, чернея обгорелыми остовами... Помогали на Невском снимать с вывесок магазинов эмблемы самодержавия. Под громовое «ура» падали на мостовую позолоченные и посеребренные двуглавые орлы с царской короной. Они разлетались на куски, дымились, трещали и корчились, обугливаясь в огненных искрах на разожженных кострах.
— Смерть самодержавию!.. — раскалывалась от крика улица.
— Да здравствует свобода!.. — мощным гулом прокатывалась новая волна.
Какой-то старик в пальто с барашковым воротником обнял Фроську.
— Мы теперь вольные, дочка, — бормотал он, не скрывая и не стыдясь своих слез.
На углу Пушкинской бородатый студент, взобравшись на гранитный постамент памятника Пушкину, размахивая рукой, громко декламировал:
Товарищ, верь: взойдет она, Звезда пленительного счастья, Россия вспрянет ото сна, И на обломках самовластья Напишут наши имена...