Рецензии на произведения Марины Цветаевой
Шрифт:
Мужская ли резкость, покорная ли усталость звучат подлинно, единственно, у поэта с большим голосом — Марины Цветаевой.
У многих, даже весьма талантливых, писателей и поэтов есть один крупный недостаток, а именно: отсутствие чувства меры. Они не понимают, что то, что им, быть может, кажется еще недостаточно законченным и полным, среднего читателя утомит и заставит забыть прекрасные, высоко талантливые строки, разбросанные по книге. Примером, иллюстрирующим это положение, может служить новая книга Марины Цветаевой «Царь-Девица». Она написана изумительным русским языком, чрезвычайно талантливо построена, с прекрасным ритмом, меняющимся в зависимости от повествования. Попадаются строки прямо филигранной отделки, как, напр., описание поездки Царь-Девицы с Царевичем по морю.
Позволю себе привести несколько строф из этой части:
Спи,Такиx строк можно из «Царь-Девицы» привести десятки, но на протяжении 100 страниц они бледнеют и теряются. Кроме того, поэмой в полном смысле этого слова ее назвать нельзя, а для сказки она опять-таки слишком длинна и написана слишком тяжелым языком.
Издана книга «Эпоxой» прекрасно.
<…> Хочется отметить красиво изданную «Эпохой», еще красивее написанную Мариной Цветаевой поэму-сказку «Царь-Девица». Талантливая поэтесса создала художественную игрушку в народном русском стиле, который, правда, не выдержан строго и до конца; намеренно не выдержан, так что местами сказка переходит в словесное барокко. Она полна неожиданностями и причудами, за ее развитием не всегда сразу уследишь, но юмору и фантазии автора отдаешься охотно, с улыбкой внимания и удовольствия, и хорошо чувствуешь себя в этой красочности, в этой даже пестроте, в этой пленяющей звонкости русского слова. Именно звонкость, звуковая яркость больше всего отличает поэму г-жи Цветаевой. Иной раз дрогнет не задумывающееся перо поэтессы, кое-где посетуешь на излишний натурализм подробностей, на бесспорные длинноты — а целое все-таки заворажит тебя своими чарами, дыханием национальной стихии, умчит по чистым волнам, по реке русской речи. Воистину, «там русский дух, там Русью пахнет». [182] И даже кончается сказка картиной гибели некоего царя, на которого пошла «Русь кулашная, калашная, кумашная», пошли те, кто «все царствьице» его «разнес в труху» и в чьи уста вложено у автора такое самоопределение:
182
Из поэмы А.С.Пушкина «Руслан и Людмила».
Б. Гусман
Марина Цветаева{50}
Сдвинулись с места вековые пласты, весь мир вспенился и вскипел на жарком пламени войн и революций, «началось мировое кочевье», — говорит Марина Цветаева, — не сдвинулась, не вспенилась и не вскипела лишь душа ее, и в этом ее пафос.
Мировое началось во мгле кочевье:Это бродят по ночной земле — деревья,Это бродят золотым вином — грозди,Это странствуют из дома в дом — звезды,Это реки начинают путь — вспять.И мне хочется к тебе на грудь — спать.Замкнуться в глухой и тесный круг лирических переживаний и — «спать». Так велит ей, верной «дочери Иаира», ее «Господь».
И сказал Господь:— Молодая плоть,Встань!И вздохнула плоть:— Не мешай, Господь,Спать.Xочет только мираДочь Иаира. —И сказал Господь:— Спи.Вот почему «островитянкой с далеких островов» [183] чувствует себя в этом мире Марина Цветаева, вот почему старательно обходит она «чужие дома».
Мой путь не лежит мимо дому — твоего.Мой путь не лежит мимо дому — ничьего.Но нет такой силы, которая могла бы удержать человека на этой грани, в самом стремлении к такому равновесию таится суровое «возмездие». И это хорошо знает Марина Цветаева.
И не спасут ни стансы, ни созвездья.А это называется — возмездьеЗа то, что каждый раз,Стан разгибая над строкой упорной,Искала я над лбом своим просторнымЗвезд только, а не глаз.. . . . . . . . . . . . . . . . . . .Что по ночам, в торжественных туманах,Искала я у нежных уст румяных —Рифм только, а не уст.183
Из стихотворения «Проста моя осанка…»
В этом порыве от жизни к отражению ее в «строках» и «рифмах» таится роковое мертвящее начало.
Где мой конь дохнул — родник не бьет,Где мой конь махнул — трава не растет. [184]И как бы ни хотелось Марине Цветаевой пройти «мимо дому ничьего», как бы ни хотела она сбросить с себя «жернова», навешанные ей на шею на земле, [185] жизнь властно зовет ее на свои пути. С грустью говорит об этом Марина Цветаева:
184
Из стихотворения «Пожирающий огонь — мой конь!..»
185
Из стихотворения «Не самозванка — я пришла домой…»
И будет «маяться», пока не сойдет со своего окольного пути, пока не нарушит тяжкий «сон» своей «молодой плоти».
Даже «Воспоминания» [187] Белого кажутся сдержанными и сухими после статьи Марины Цветаевой о Пастернаке. («Световой Ливень», Эпопея, № 3)2.
186
Из стихотворения «Мой путь не лежит мимо дому — твоего…»
187
«Воспоминания о Блоке» были опубликованы в ж. «Эпопея» за 1922–23 гг. (№ 1–4).
23 страницы этой «статьи» написаны в таком тоне восторженной истерики, что первое чувство при их чтении — острая неловкость и за автора этих панегириков и за предмет их — Пастернака.
«„Сестра моя Жизнь“! Первое мое движение, стерпев ее всю: от первого удара до последнего — руки настежь: так, чтобы все суставы хрустнули. Я попала под нее, как под ливень.
— Ливень: все небо на голову, отвесом: ливень впрямь, ливень вкось, — сквозь, сквозняк, спор световых лучей и дождевых, — ты ни при чем — раз уж попал — расти». Сквозь эту галиматью просвечивает нехитрая суть статьи: Марине Цветаевой чрезвычайно нравится Пастернак и стихи его и наружность (стр. 12). Сама она, впрочем, признается, что сокровища, о которых говорит (вернее выкликает) она — сокровища «недоказуемые».
Будто бы опомнившись на минуту, она пишет: «Довольно захлебываний».
И обещает выйти на «трезвую мель тезисов и цитат».
Но вот тезисы:
Пастернак и быт
Пастернак и день
Пастернак и дождь и дальше — Быт. Тяжелое слово. Почти как бык. Это и есть обещанная ясность. Благодарю покорно. Во всяком случае, досадно за блестяще талантливого, но все еще плутающего в «поисках» Пастернака. Человек слаб, а Пастернака и без того сверх меры захваливают главным образом за его бесконечные срывы и ошибки. [188]
188
По поводу данного очерка на страницах эмигрантской печати можно найти отдельные замечания. Так Лутохин П., отметил: «…Пастернак талантливый, но этого „кровного славословия“ не заслужил» (Рец. на: «Эпопея» № 3. Накануне. 1923. № 28, 13 марта. С. 5), Тансман А. написал, что это не критика, а «вакхический дифирамб» (Хроника литературы и искусства. «Эпопея» № 3. Звено. 1923. № 11, 16 апреля. С. 3); много позднее, уже в 1927 г., появится оценка и в советской прессе, где «Световой ливень» назовут «дифирамбом своей (Марины Цветаевой. — Сост.) критической прозорливости и поэту» (Красильников В. Борис Пастернак. Печать и революция. № 5. С. 79).