Рецепт Екатерины Медичи

Арсеньева Елена

«Летучий эскадрон любви» состоял из двухсот фрейлин королевского двора, по выражению современников, «разодетых, как богини, но доступных, как простые смертные». С помощью свиты своих фрейлин королева атаковала и побеждала самых грозных противников: «летучий эскадрон» был ее политическим орудием. Как выразился современник Екатерины мемуарист Брантом, никогда — ни до, ни после — постель не играла на политической сцене такой важной роли! Прелестные девицы (ну, девицами их можно назвать, только обладая очень большим чувством юмора!) вытягивали из мужчин любые сведения, необходимые королеве, или оказывали на них нужное ей влияние. Они штурмовали постели королей и принцев, иностранных дипломатов и министров, знаменитых полководцев и отцов церкви. Фрейлины были столь соблазнительны, что могли зажечь огонь в ком угодно, причем особо талантливым из них удавалось разжечь не только вожделение, но и воспламенить сердце мужчины. Из любви к красотке Руэ (так обычно называли Луизу де Лаберодьер де Сурж и д’Иль Руэ) Антуан Наваррский, один из лидеров гугенотов, перешел в католичество, хотя его жена Жанна д’Альбре носила прозвище «жемчужина среди государынь» и была оплотом протестантской веры. Изменив веру, король Антуан даже сражался в рядах католиков

против своих бывших собратьев. Глава протестантов адмирал Колиньи писал в одном из своих писем: «Он весь во власти Венеры. Матрона, которая очень искусна в этой игре, отыскала в своем гареме девушку, которая смогла поймать в сети душу нашего человека». Вслед за ним настал черед принца Конде. Его атаковала еще одна ударная боевая единица «летучего эскадрона» — Изабель де Линней. Под ее влиянием Конде подписывал мирные договоры, выгодные только католикам, готовился воевать против своих единоверцев-англичан, так что английский посол сэр Томас Смит сообщал о нем в Лондон: «Конде — это второй король Наваррский, он увлекся женщинами и вскоре будет противником Богу, нам и самому себе». Правда, Конде нашел в себе силы расстаться с Изабель. Разумеется, Екатерина Медичи больше всех гугенотов ненавидела адмирала Колиньи, которому был известен секрет Гаурико. Колиньи, кстати, стал первой жертвой Варфоломеевской ночи. Он был убит в доме, в котором остановился на время свадьбы Генриха Бурбона и Маргариты Валуа. По странной случайности он жил там без всякой охраны. Слуги размещались отдельно, по соседству. И потом те, кому удалось остаться в живых после Варфоломеевской резни, в один голос уверяли, что адмирал ничего не имел против того, чтобы поселиться в таком маленьком домике. Он очень оберегал свое уединение… хотя мелькали слухи, что это было уединение вдвоем. Сохранились также намеки на то, что Екатерина очень мечтала сбить неуступчивого, фанатичного гугенота с пути истинного, для чего поочередно подсовывала ему своих красоток. Однако Колиньи никак не попадался в расставляемые ему сети. И тогда Екатерина решилась пожертвовать ему драгоценнейшую из своих жемчужин: Мари-Поль де Лион, молодую женщину, которую называли за ее обворожительность новой Клеопатрой, за ум и образованность — второй Маргаритой Бургундской, за неженскую отвагу, дерзость и неуступчивость — подобием Ипполиты, царицы амазонок. Есть сведения, что Колиньи не устоял перед Мари-Поль. Именно ради свободного общения с этой женщиной он и выбрал маленький отель «Дю Бетизи», где они могли проводить время с Мари-Поль только вдвоем. Только вдвоем они и были, когда в отель «Дю Бетизи» ворвался герцог де Гиз, предводитель католиков, жаждущий смерти адмирала.

В результате Колиньи был убит, тело его осквернили даже ужаснее, чем тела прочих гугенотов. О Мари-Поль де Лион известно, что она покинула сей мир в сентябре 1573 года, то есть практически через месяц после Варфоломеевской ночи. Впрочем, я несколько отвлекся. Итак, чем больше я занимался исследованием подробностей этой кровавой ночи, рассыпанных по отрывочным, а порою и нарочито искаженным со временем свидетельствам очевидцев, тем более утверждался в своих предположениях, что истинной целью массированного убийства гугенотов была именно их ритуальная (назовем ее так) кастрация. Но мое «открытие» оставалось все еще в области предположений до тех пор, пока полгода тому назад я не получил подтверждения своим догадкам. В одной из антикварных лавок Антверпена мне попался на глаза фолиант, в котором я с изумлением узнал истинную редкость: четвертый том сочинений Лукаса Гаурико, изданный в совершенно ничтожном количестве экземпляров. Тот самый том, в котором был опубликован полный текст астрологического предсказания, сделанного Гаурико Екатерине Медичи при ее рождении! Помните, я рассказывал про это в метро? К несчастью, книга находилась в столь плохом состоянии, что читать ее было практически невозможно: тетрадки рассыпались, листы крошились, типографская краска потускнела порою до белизны. Я спешно снял копию с книги, от руки переписав те фрагменты, которые меня особенно заинтересовали. К сожалению, полностью текст восстановить не удалось. С тех пор я не расставался с этой рукописью. Вы могли видеть ее, моя милая Марика, в метро. Из-за нее-то все и началось…

Торнберг достал из внутреннего кармана пиджака два сложенных вчетверо листка. Один отдал Марике, другой протянул Бальдру.

— Читайте, господа, — предложил он. — Это две идентичные выписки из моей копии. Они имеют самое непосредственное отношение к предмету нашего разговора. Ненужные частности, вроде предсказания о гибели будущего мужа Екатерины на турнире (как известно, король Генрих II был убит именно на рыцарском турнире!), я опустил. Здесь только то, что касается дела, только то, что нужно вам знать. Читайте внимательно. А потом мы поговорим еще кое о чем.

Флоренция, 1519

…O Paris, civitas in qua majestas consistebat et erat solita residere! О Париж, глава городов, в котором величие заключено и по обыкновению пребывает! О три королевские лилии! О пять золотых шаров, увенчанные лилиями! Вы качаетесь и сияете над колыбелью той, которой суждено было стать Матерью Королевства и хранительницей Христова имени. Вам суждено будет увидеть и узнать, как это случится. Вы станете свидетелями того, как истребит она все, без остатка, племя нечестивых осквернителей, и сам Господь направит руку ее, вложив в нее не крест, но меч. Ладья будет качаться на волнах крови, но эта кровь будет пролита во имя укрепления святого престола ее предков. Не пролив ее, не очистишься. Она очистится перед Господом, хотя осквернит имя свое. И вернейшей из ее сподвижниц будет та, которая потопит корабль предводителя нечестивцев, та, чье имя сгладят века.

Зато она обретет множество других имен! Ведь она наделена особым даром. Цветок ее жизни не раз взойдет и проклюнется спустя многие поколения. Ее назовут именем святой с копьем в руке, и птицы будут воспевать ее красоту, ибо она всегда будет выбирать только прекрасный облик для возрождения. Только она запомнит то снадобье, которое придаст вечную силу крови Христовой, но это на многие века составит великую тайну, и вовеки будет прославлен народ, которому удастся эту тайну воскресить.

Она беспутна, беспутство поможет тайне воскреснуть, трижды беспутство, трижды беспутство вновь и вновь…

О

дым тех костров… о дымы тех печей… пепел, развеянный с высоких колоколен, пепел, который не удобряет землю, а выжигает дотла само семя врагов духовной высоты, вселяет страх, неодолимый страх в их души, подчиняя все их желания, все стремления, все мысли одному звериному желанию: прочь, прочь… исчезнуть из Парижа, caput urbum, caput regui, главы городов, главы королевства, погрузиться в те же болота ереси, откуда они вышли, словно жалкие зверьки, которые сбегутся к дубу нюхнуть отравы, а потом исчезнут, гонимые извечным страхом, свойственным всем существам, творениям Господа нашего, который в неизреченной щедрости своей рассыпал по земле семена жизни тварей и гадов, благородных людей и злодеев, высших существ и ничтожеств, святых и грешников…

О великий Творец, ты дал каждому свой путь. Нельзя с него сходить, нельзя мешать в одной чаше нечистоты и благородное вино, ибо вкус и запах той смеси будут ужасны. Семена, политые этой смесью, заполонят державы, и только моря, моря, моря крови, только пепел, только жар костров, костров, костров, только пепел, пепел, столбы дыма — только это спасет славу твоего рода, о дитя, которое станет матерью королей.

Ты должна уничтожить эти семена, не поддаваясь сомнениям, иначе принесешь гибель тому семейству, в которое войдешь, и сыновья твои уступят трон тому, кого ты ненавидишь. Ты должна сделать это, помня, что грех и святость — это вовсе не то же, что зло и добро.

Сухой боярышник расцветет в знак того, что богоугодны, что священны будут деяния твои, о королева-мать!

Париж, 1942

— Нет, — говорит Марика, — нет! Я ничего не понимаю!

— Полная нелепость, — мрачно поддерживает Бальдр. — Здесь нет ни одного вразумительного слова!

Он лукавит, и Марика знает об этом. Она ведь и сама только что покривила душой, сказав, что ничего не понимает. Кое-что понимает, и даже очень хорошо. Отлично понятен намек на ладью, которая будет качаться на волнах крови: имеется в виду, конечно, ладья в парижском гербе, та самая, что fluctuat nec mergitur, зыблема, но непотопима. Пять золотых шаров, увенчанных лилиями, — с этим тоже все ясно. Но самое главное — понятен намек на женщину, которую зовут именем святой с копьем в руке, чью красоту воспевают птицы. А прежде, в прошлом своем воплощении, она потопила корабль предводителя нечестивцев, то есть гугенотов. Это более чем прозрачный намек на адмирала Колиньи. И она беспутна, беспутна, трижды беспутна…

Истинная правда. В этом Марика сама могла убедиться.

— Итак, я готов ответить на все ваши вопросы, господа, — говорит Торнберг. — Разумеется, лишь на те, на которые у меня есть ответы. Потому что я и сам погряз в догадках, которые не смогу прояснить без вашего участия. Итак, прошу. Марика, вы?

— Я… я поняла только, на кого намекает этот отрывок, на какую женщину, — произносит она с вызовом. — Все остальное требует разъяснения. При чем, например, тут какой-то боярышник?

— Видите ли, случилось так, что наутро после Варфоломеевской ночи на кладбище Невинноубиенных (было такое в Париже в те времена) внезапно расцвел засохший боярышниковый куст. Разумеется, это было воспринято католиками как благословение небес. Что еще?

— Да все, — раздраженно говорит Бальдр. — В том-то и дело, что все весьма туманно, и я совершенно не понимаю, почему вы придаете такое значение этому отрывку, какой такой великий спасительный для иудеев смысл в нем видите. Если вы имеете в виду вот эти намеки на печи концентрационных лагерей — «о дымы тех костров, о дымы тех печей», то к этому любые исторические реалии можно за те же уши притянуть. Например, на кострах сжигали средневековых ведьм, а…

— А в печах готовили обеды для благочестивых граждан, — благожелательно подсказывает Торнберг. — Нет уж, фон Сакс, на кострах сжигали не только и не столько ведьм, сколько еретиков, а стало быть — протестантов. Ну а печи — именно что реалия нашего времени. Именно потому, что там речь идет о пепле, который выжигает дотла семя врагов… и так далее. Тут есть еще одна деталь. Во все века всеми историками иудейского происхождения жертвы Варфоломеевской ночи косвенно сравнивались с несчастными евреями, которые из века в век подвергаются тем или иным санкциям и которых с большей или меньшей степенью жестокости порою начинают побивать каменьями. У нас в Германии это началось на нашей памяти. Кстати, вы, возможно, знаете, Марика, что я долгое время жил в России. Мне приходилось читать кое-какие книги по русской истории. Ваша православная церковь тоже переживала некий кризис, связанный с наступлением своего рода протестантизма. Это происходило в конце XV — начале XVI века, и называлось это явление — обратите внимание! — ересь жидовствующих . В самом деле, начали распространять ее на Руси иудеи, по-русски их пренебрежительно называют жиды, — в свите литовского князя Михаила Олельковича, в 1471 году приехавшего в Новгород, оказался некий иудей Схария, чернокнижник, чародей и астролог. Ересь жидовствующих пустила довольно глубокие корни на Руси и даже проникла в семейство государя Ивана III: ей была привержена его сноха Елена Волошанка. Жидовствующие отвергали апостольские и святоотеческие писания и все христианские догматы, отрицали церковные установления: таинства, иерархию, посты, праздники, храмы, иконопочитание, отрицали Святую Троицу, хуля Сына Божьего и Святого Духа, подвергали сомнению божественное происхождение Спасителя и его воплощение, высмеивали веру во второе пришествие Христово и в Страшный суд. Избавиться от ереси русским православным священникам удалось только на церковном соборе 1504 года с помощью весьма пылкого проповедника Иосифа Волоцкого. Этот пример я привел лишь для того, чтобы вы поняли: уподобление уничтожения гугенотов страданиям евреев — не случайно и довольно тривиально. Мне трудно понять, каким образом и сквозь какой магический кристалл увидел Гаурико эти пресловутые печи… Быть может, ему помогло то, что он и сам был крещеным иудеем (так же, как и Нострадамус, само собой разумеется), поэтому он и провидел будущие бедствия своих соплеменников? Другое дело, что он не слишком-то сокрушался по этому поводу: как мы видим, все его симпатии принадлежат будущей «хранительнице Христова имени» Екатерине Медичи, которая должна как следует печься об укреплении престола своих предков. Здесь подразумевается папский католический престол, ибо Медичи была внучатой племянницей Льва X, папы после 1513 года…