Речка звалась Летось
Шрифт:
– Спасибо.
– Не за что, – еще более глупо ответила она, и мы вполне непринужденно рассмеялись.
Не за что – потому, что ничего не было – вот был правильный тон. Невесту – нельзя, и точка; такого не бывает.
И, не поверите, оставшиеся десять минут дороги я вел с Таней абсолютно светскую беседу, вспоминая школьных учителей и выслушивая ее планы по заочному обучению. Наташа молчала, мы холодно расстались на пороге ее квартиры. О возвращении меня туда после окончания извоза не могло быть и речи.
А я вернулся на работу и спокойно оттаксовал еще с полтора часа. Ни одного гаишника не
– Е… она хочет, а не учиться, – недовольно протянула Мария Петровна, – ученая на нашу голову.
– Одно другому не мешает, – рассудительно сказал Федор Петрович. – А ты, молодой человек, где ночуешь сегодня?
Я ответил, что не знаю:
– Вроде с одной девицей договаривался-договаривался, да не выгорело. А в свою квартиру до утра не могу, мама в область уехала (моя мама терпеть не могла эти свадьбы на Летоси и использовала любой предлог, чтобы не участвовать), а я пустил страждущих… Да ладно, в машине передремлю. До утра осталось немного.
– Зачем в машине! Давай к нам, – любезно предложила свекровь. – Ничего, потеснимся, места хватит.
А свекор гнул свое:
– Не удалось, стало быть, тебе сегодня пое…, не уговорил девку. Жаль, свадьбы у нас для того и сделаны. Как там говорится: одну выдают, а десяток е… Невесту на ложе, а подруг в кустах тоже.
– А он бы нашу красавицу лучше поуговаривал, так, глядишь, и получилось бы, – опять недовольно протянула Мария Петровна. (Я прикусил язык, хотя прекрасно понимал, что она буровит со зла и впустую.) – Вот нашли невестку на свою голову…
Хороших внутрисемейных отношений все это в будущем не обещало, ну да какое мое дело.
– Язык без костей, – перебил Федор, – знаешь же, невесту нельзя. Это она оттого так злится, – обратился он ко мне, – что Колька-то наш упился, как свинья, сколько мы ни просили, ни требовали. Так что наша бедная невестка тоскует сейчас одна. Тут мы ничего не сделаем. Давай лучше подумаем, как парню помочь? Может, мы ему нашу Гальку, раз уж свадьба сегодня – можно ведь за Летось, – сосватаем, а то когда еще зятек-то до нее доберется, истосковалась, поди.
– Тьфу ты, – незлобно буркнула свекровь. – Это у тебя язык без костей.
Федор Петрович подмигнул мне:
– Видишь, мамка согласна. Остается девку уговорить. Беру на себя.
В этот момент мы приехали. Я для порядку поотнекивался, но, конечно, с охотой пошел к ним в квартирку: спать там, пусть на полу, было куда удобнее, чем в машине. Мария Петровна, приоткрыв дверь маленькой комнаты, показала мне кровать, на которой кто-то спал:
– Вот сюда ляжешь. А Галку мы переместим.
Я ушел помыться под душем: несмотря на всю измотанность таксованием, слишком был вспотевшим и грязным, чтобы ложиться без этого. Мылся недолго – и просто лечь хотелось побыстрее, и, совсем уж откровенно, побыстрее хотелось начать вспоминать пережитое с Танечкой.
Кровать была еще теплая, но свободна. Но всего лишь пару минут. Как только я устроился, дверь открылась и на пороге появилась голая, невысокая
– Я сюда хочу вернуться, уж больно там узко. Не помешаю, места на двоих достаточно, подвинься. Если не захочешь, приставать не буду, обещаю, будем просто спать.
Галю я узнал: это была старшая сестра жениха, бабенка лет тридцати пяти, не слишком красивая, не мечта офицера, несколько бесформенная, с целлюлитными ногами, но, в общем, вполне еще женщина. Почему-то она рано ушла со свадьбы, я ее там почти и не видел.
Я неуверенно подвинулся к стенке, и Галя без всяких церемоний сразу же ко мне прижалась, накрывая тяжелым телом:
– О-о-о, я вижу, баба тебе действительно очень нужна, правильно папа сказал. Ну и слава Богу, так будет всем нам лучше.
(Да, я ведь уже начал вспоминать Танечку и был весь в предвкушении.)
«Технически» Галя тоже была уже совершенно готова, и я вдруг абсолютно ясно, до невозможности поступить иначе, осознал, чего на самом деле хочу. После какой-то быстрой возни гостья – а точнее, хозяйка – оказалась лежащей на животе с огромной подсунутой под него подушкой – и так она мне не мешала. Я мог спокойно вспоминать невесту в ее белом длинном платье, ее сдвинутые колготки и выбритый лобок, долго, медленно, тщательно обсасывая каждый пережитый парой-другой часов раньше момент, думая и представляя, рассказывая что-то в уме самому себе, – а Галя была здесь словно и ни при чем, хотя, конечно, опять же «технически», я не отпускал ее ни на миг. Иногда я даже, по какому-то инстинкту, отвлекался именно на свою партнершу, шептал ей какие-то глупости на ухо, чтобы вскоре опять уйти в свои грезы. Галя что-то, а точнее, все, наверное, чувствовала и понимала, и была тихая-тихая, покорная, на все согласная и безынициативная, как мне и хотелось.
И длилось это долго. Когда мы все же перевернулись на бок, ничего не прекращая, Галя попросила:
– Я попробую заснуть, ладно? А ты продолжай, конечно. Если хочешь.
Утром я проснулся поздно. Дома не было ни Гали, ни ее родителей, никого. Лишь завтрак на столе на кухне и записка с просьбой, уходя, ключ положить под половичок.
Второй раз я был на свадьбе на Летоси через три года: замуж выходила Наташа. За моего друга Виталика. Теперь я был не в задних рядах, и не шоферюга – напротив, сидел очень близко к молодым. Почти свидетель.
Здесь необходимы некоторые пояснения. После Таниной свадьбы два года прошли почти так же, как несколько предыдущих: мы с Наташей изредка встречались в Москве, изредка в нашем поселке. Обмениваться письмами перестали: в жизнь стремительно врывались новые средства коммуникаций. Впрочем, нет: одно письмо с двумя фотографиями я от Наташи получил, приблизительно через год после Танечкиной свадьбы. Фотографии такие: «официальный» фотопортрет Тани с трехмесячной дочерью на руках и фотография ее у реки, видимо, все на том же пляжике, что и раньше, в бикини, кормящей дочку грудью. Поясняющий текст гласил: «Одну из фотографий (догадайся, какую) я посылаю с полного согласия Тани и маленькой Наташи, а по поводу второй согласие было столь очевидно, что я решила его не спрашивать:). Всегда приятно разделить радость другого, даже если ты к ней абсолютно непричастен:)))».