Редкая птица

Катериничев Петр Владимирович

– А не боишься Бога-то?

Шаг.

– Как забоишься, коль никто его не видел? Да и любвеобилен он, глядишь, скостит грешки-то. – Старичок засмеялся скрипуче. – Человечков надо бояться, от них вся беда. Иначе себя не убережешь. Вот гляжу на тебя – топ-чисся, аки конь перестоялый, а ничего ты себе не вытопчешь… Чуть дернешься – три пули сидеть в тебе будут, как в копеечке! Не Бога я боюсь, человека. Потому и живой покуда.

Дедок – в другом конце комнаты. До него – не достать. Револьвер он держит расслабленно, но ствола с меня не сводит.

Шаг.

– Я ведь кем работал, мил человек?

В органах я работал. Начинал при Николай Иваныче, при Лаврентии Па-лыче служил весь срок, пока не израсходовали его. А знаешь, кем? Приводящий в исполнение. Стрелок, значит. Незаметная такая должность, не почетная. Вот в аккурат из такого нагана и работал. Так что не топчись, на метр я тебя не подпущу, а с трех метров из такой «машинки» и белку в глаз достану.

На такой должности, мил человек, людишки ой как видны. За десять лет ты того о них не узнаешь, что за месяц приводящим в исполнение. Сор людишки-то, труха. Уж какие через меня прошли – и не рассказать, не поверишь ведь! И на фронтах побывал, по той же работе. Ох и дезертиров было, предательства разного… И после войны…

Что понял? А что каждый – за себя сам. Да только от пули уже не уйдешь, как от судьбы.

Вот, девять лет так побыл. Потом повысили. В кадры поставили. Учли опыт.

Работы с людьми, значит. – Старик снова захихикал, откашлялся.

Шаг.

– А ловко я с теми ампулками, а? Эх, молодежь! Баллончики, таблетки… Я в свои годы столько врачей-отравите-лей в распыл пустил… Это теперь газеты расшумелись – то напраслина, это напраслина. Я тебе так скажу: и ядами травили, и заговоры готовили… Тухачевский, Якир, Уборевич… И законники, и умницы, и нежные… Как же… Тухачевский, тот со товарищи антоновские деревни с самолетов бомбил, газом истреблял поголовно от мала до велика, оставшихся – шашками, штыками… У этих хватило бы терпения всех сталинских соколов извести… Да вот только не они победили… Гордые те жидки-троцкисты оказались, каждый себе голова… Вот их и перебрали…

А мое дело – коровье. Приказано жидков стрельнуть – стрельну, приказано русских да хохлов – стрельну, приказано казаков с кавказцами – тоже враз. Приказ был бы. От власти.

Шаг.

– Власть была. А щас что? Срам.

Грешно жаловаться, вспомнили об старичке умные головы, к этому вот городку пристроили, еще в восемьдесят седьмом, как Мишка меченый в бутылку полез, хе-хе-хе, вот, душа-голуба, не дано ума, так и не сыщешь.

Оно бы и хорошо – и с Князем вроде в ладах. Хотя – боялся я его, шибко боялся… Узнай он, кем я был, из меня евонный Хасан ремней бы понарезал. Да обошлось… Вот и особнячок обживать стали… Да только на верхушке на той – свои думки, а у меня грешного – свои. То делай, то не делай… Чутье что мне подсказало? Политика… А с политикой – не вяжись! Уж какие головы летели, не нынешним чета!

Вот и подумалось, что это я всю жизнь на казенном коште да на службе, а тут еще на старости околеть кто подмогнет… Отыскал Тесака, ребяток подобрал…

Тесак – оно быдло, конечно, да от разумников вроде тебя да Беста – одни прорехи… Кончил бы я его, как ты убрался, да и Князя бы кончил, – не получилось, ноги уносить впору…

Открыли мы здесь особнячок к общему согласию, психов пристрастили, канальцы на продажу хорошие сыскались… А вишь, как получилось… Сколько веревочке не виться… Как только Ральфа кончили, и я смекнул – ноги в руки… Московские хозяева объявились…

А что у дедка про запас? А про запас – доллары в бауле, счетец в Турции скромный… На мой век хватит.

И – билет на вечерний пароход. Круиз по Средиземному морю. Я ведь за границами не бывал. Только по телевизору. Уйду, где тепло, осяду. Отдохну, отдышусь. Должен быть у меня роздых, а?

– Как Бог даст.

Шаг.

– Сам не плошай. Будя, поговорили. Дел немного, окромя тебя – психов тех двоих пришить да девок. Невелика работка, да занудиста.

Дед вытянул руку с револьвером.

– Да и ты больно прыток. Без тебя – оно спокойнее будет. – Прицелился. – Я уж по старинке, как привык, с руки.

Палец плавно повел собачку…

Прыгаю с места шагом! Щелчок.

Ногой! По запястью! Выстрел! Пуля ушла в потолок. Левый прямой в голову!

Это от души. Старик влетел в стену, медленно сполз на пол. Смотрю зрачок. Готов.

Как он выразился? Ara – околел. Без покаяния.

Наговорил он тут перед смертью много, да отпускать грехи – не моя епархия.

Ошибку он сделал только одну. По жизни. Это русские офицеры первое гнездо в барабане свободным оставляли. На случай. У «приводящих в исполнение» такой традиции не было. Каждая пуля – классовому врагу. Теперь во флигель. Надеюсь, Марта с Доктором еще заняты околосексуальными развлечениями, без поножовщины, – как-никак, команды не было. Хотя сумасшедшие, они опасные – самозавод…

Дверь не заперта. Секунду привыкаю к темноте. Коридор, несколько дверей.

Из-за одной слышен шум, невнятные выкрики. Замер. Стрелять нужно сразу, чтобы эти сволочи не успели прикрыться девчонками. Хоп!

Вышибаю дверь ногой, врываюсь стволом вперед.

– К стене!

Девочки отпрянули от чего-то лежащего на полу…

Медленно отходят к стене, глядя на меня с ненавистью и страхом… На одних – остатки, обрывки платьев, другие – раздеты донага. Тела – в длинных багрово-красных кровоподтеках, след ударов хлыста. У одной порезана бритвой рука, девушка зажимает рану куском материи…

Опускаю глаза. Милая Марта еще дышит… Лицо похоже на студень – лиловое, обезображенное. Кровь фонтанирует из взрезанной артерии на шее. Толчки все медленнее. Жирное тело сотрясает судорога. Конец.

Доктор тоже мертв. Удушье. Рот порван: тяжелую рукоятку хлыста ему вогнали в глотку. Хлыст змеится по полу, словно длинный ядовитый язык.

Понятно, психи «развязались». Девушек девять, их – двое… Но эти двое давно перестали считать девочек за людей, да еще способных как-то защитить себя.

Так, мелкая скотина, овцы на заклание…

Всему приходит предел. Даже мере страха.

Теперь эти двое мертвы.

Справедливо… Вот только…

Поднимаю глаза на девушек.

Совершенные тела. Еще детская округлость щек, губ… Глаза… В них страх, ненависть, отчаяние… А им же еще деток рожать, растить…

Господи, исцели их души. Пожалуйста… И – наши…

Делаю к ним шаг, другой. Девушки в ужасе прижимаются к стене… Пряча глаза…

Вдруг понимаю: они приняли меня за еще одного охранника. Пришедшего, чтобы убить их.