Редкие земли
Шрифт:
«Ах это ты! — говорит она с усталым изяществом. — Я все собирраюсь к тебе заглянуть, веррнее, к тебе с Дурраном, да все никак не соберрусь из-за гррротескной усталости. К концу смены без прреувеличений еле-еле волочусь».
«С кем же ты сейчас спишь, моя дорогая?» — спрашиваю я.
Она машет рукой куда-то в сторону какого-то скопления голливудских и мосфильмовских рыл. «А чёрррт его знает, я совсем запуталась». И проходит дальше перевоплощаться.
Я накрываю шляпой свою башку, полную горьких разочарований и неверных летоисчислений. И продолжаю неподвижно сидеть на осле среди хлопотливого актива. Доносится голос экскурсовода:
«Теперь перед вами скульптура старика на осле. В ней выражаются глубокие творческие мотивы народов Чили».
Я дергаю уздечку и приподнимаю шляпу. Мароззо с презрительной миной начинает отход.
«Вот это инсталляция!» — ажиотирует новокомсомольская генерация.
XVII.
В аэропорту Шереметьево-1 большая толпа экономического класса втягивалась из накопителя прямо в подхвостье четырехтурбинного «Ил-96». В то же время небольшая толпишка бизнес-класса поднималась по переднему трапу в свой салон повышенной комфортности. Среди этих людей особенное внимание могли бы привлечь к себе два экстравагантных пассажира. Оба щеголяли своими оптическими приспособлениями: у одного это были очки-лупоглазы, невиданные прежде в этой округе, как будто перелетные сороки принесли, у другого монокль на цепочке, чтобы не уронить булгаковский прибор, иначе не напасешься. Что касается одежды, то она тоже была не карденовского ширпотреба, проглядывали в ней происки малого бизнеса из лондонского Челси. У одного из этих двух рослых и статных мужчин переброшен был через плечо ярко-лиловый шарф с разноцветными кистями, у другого на фоне светлого костюма жилет поражал глубиной своего антрацита. Ну а если кому-нибудь из толпы приспичило бы взглянуть на обувь этих господ, увидели бы там внизу национальные турецкие туфли с загнутыми носами и раритетные советские фетры с кожаными прожилками.
Лет десять назад за такой парой субъектов федерации небось увязалась бы толпа подростковых читателей — откуда, мол, такие птицы, если не из Лапландозилии? — сейчас народ лишь на секунду отвлекался от своих коммерческих идей, чтобы бросить взгляд и тут же вернуться к развивающимся соображениям; экстравагантные же господа тут же были причислены к дурацкому слову «прикольный». Это обстоятельство давно было замечено опытным подпольщиком Максимом Алмазовым. Чтобы уйти от слежки, Ген, совсем не нужно сливаться с толпой. Как раз нужно выделиться из толпы, чтобы идущие за тобой гады автоматически причислили тебя к «прикольным», которых вроде бы уж никак нельзя заподозрить в том, что скрываются от сыскных.
Прошло уже немало времени со дня возврата на березовую, а часто и таежную, родину из тамарисковой страны. Трудно сказать сколько, поскольку не знаем, какому летоисчислению следовать. В прессу каким-то образом проникло невнятное сообщение, что коварный олигарх, умудрившийся опозорить даже такую твердыню, как долгосрочный блок тюрьмы «Фортеция», что привело власти к решению срыть оную крытку до основания, будто ее там никогда и не было, — черт, вечно тащишься с этими придаточными предложениями, теряешь подлежащее — ну, словом, данный олигарх якобы проскользнул назад, на нашу укрепляющуюся территорию, однако это невнятное сообщение лишь недолго поваландалось на поверхности, а потом пресса вернулась к привычным характерам — Фрадков, Кудрин, Греф.
По возвращении Ген и Макс окончательно затерялись в краю сопок, распадков и плоскогорий, то есть в тех местах, на карту которых можно было с успехом наложить пятнадцать Франций плюс столько же Бельгий. Иными словами, они обрели диковатый, с посвистом, простор; сиречь волю. У Макса тут немало было разбросано базовых стоянок с ночлегом, телевизорами и параболическими антеннами. Они (стоянки) были в пользовании у кочевых кадров корпорации, то есть у геологоразведки. На этих многоденежных и вечно слегка пьяноватых парней, культивирующих мужскую дружбу, можно было положиться почти во всех обстоятельствах. Сеть дружбы и совместных выпивонов охватывала водителей вездеходов, снабженцев и, что было самым важным, вертолетчиков. При помощи последних можно было окончательно запутать агентуру сыска, а в нужных случаях без особого труда уйти за рубеж таинственного Китая, ведущей державы мира в области редкоземельного промысла. По обе стороны границы были у Макса свои ребята среди пограничников, таможенников и контрабандистов, готовых всегда оформить нужные документы. Особенно если к дружбе присовокуплялось вознаграждение. Ну, словом, некоторые миллиончики.
Вот, скажем, понадобилось нашим беглецам непременно и срочно посетить какой-нибудь порт на атлантическом побережье, предположим, Касабланку или Кадис, Лисбон или Бильбао, Биарриц или Гавр, Дублин или Ливерпуль, Рейкьявик или Осло, Берген или Копенгаген, Стокгольм или, наконец, Таллин-батюшку. Вы находитесь в данный момент в радиусе двухсот километров от Бодайбо, куда вездеходы и вертолет забрасывают их (беглецов) за полсуток. Оттуда, из этого Бодучего-Бо, вы летите на внутреннем самолете до Хабары, из нее, опять же на вертолете, до поста Вещающий Благо, оттуда на катерке с пулеметом, в духе «особенностей национальной охоты», вверх по реке Любовной, а там, бхай-бхай, по ошибке причаливаете к берегу братского Китая. Тут уже из этой бурно развивающейся, якобы социалистической страны мистеру Ярдстику (Макс) и его ассистенту мистеру Эталони (Ген) пути открыты на весь мир.
Большую часть времени все-таки они проводили не на Атлантике, а в самой настоящей сибирской геологоразведке. Ген про себя поражался, как мало он знал о той отрасли, что принесла ему миллиарды. Вот за что тебе надо было дать срок, Ген, хохмил под банкой Макс. Дипломатишка несчастный, советский шпион в Африке, ты захватил всю нашу великую отрасль редких земель! Ген каялся, обещал исправиться. Время еще есть, к пятидесяти годам он разовьет в себе такой же нюх на лантаниды, как у тебя, мой Алмаз. Он стал ловить себя на том, что в тайге у него разыгралось стабильно хорошее настроение. Под командой Макса он выходил вместе с ним в поисковых группах. Пришелец уверял, что его ведет не нюх, а космическое чутье. Плюс геологическое образование, мой Ген. Наметив своими молотками будущий штрек и расставив флажки, они пускали в ход бурильную установку и поднимали на-гора образцы пород. Ген не мог поверить, что обыкновенная серая глина содержит в себе колоссальный процент церия. В одном распадке, омываемом весело булькающим ручьем, они обнаружили куски черного блестящего минерала. Работяги бабахнули в воздух и закричали: «Босс, с тебя ящик „Смирновской“!» Макс объяснил боссу, что это довольно редкий гадолиний, содержащий в себе бериллосиликат иттрия и железа.
Обо всех этих находках они официально сообщали по электронке Гураму Ясно на переулок Печатников. Подписывались: Ярдстик и Эталони. Точно такое же сухое послание отправлялось в Габон. Юристы «Таблицы-М» оформляли их данные в списке ассетов корпорации. Эти ассеты затрудняли задуманное Прокуренцией дело о банкротстве «Таблицы». После отсылки свежих данных экспедиция срочно сворачивалась, чтобы начать новую экспедицию за сто верст от предыдущей.
Однажды они вышли из тайги прямо к прииску «Случайный», где когда-то разыгралась бешеная битва между «Таблицей» и «Сиб-Минералом». Им нужно было там встретить неожиданных гостей из Европы. В ожидании самолета прогуливались по главной улице, похожей теперь на Канаду. Удивляли местных подклеенными бородами и прическами в стиле «ирокез». Возле кафе какой-то мужик бросил на них дикий узнавающий взгляд. Тут же спиной отступил в обаятельное заведение и вскоре появился с целой гурьбой братанов, то ли охранников, то ли тех, от кого охраняют. Гурьба стала смотреть на них то ли восхищенными, то ли угрожающими глазами. Тут как раз над главной улицей пролетел «Як-40» и стал заходить на посадку на аэродром в километре от «Случайного». Ген и Макс без паники поехали туда на своем внедорожнике.
Ну как вам это нравится: выплывают расписные! Вместе с регулярной, пропившейся в отпусках публикой из самолета вышли две восхитительные чувихи, а именно всем известная теннисистка Стомескина, только что одолевшая в Токио плечистую девушку Амели Мерисмо, и никому пока что не известная, то есть не охваченная изданием «АиФ», Пашенька Гугаскина (на самом деле Стратова). Они немедленно были усажены в заляпанный грязью «Хаммер» и увезены во мрак тайги. Через полчаса, как свидетельствует охотник Оуглон, над тайгой поднялся вертолет и удалился в северо-восточном (на самом деле в юго-западном) направлении. Внедорожник же ушел туда, куда ему надо было, то есть испарился.
На базе Алмазова в первозданной тайге воцарились три восхитительных дня и три волшебных ночи. Вопреки прогнозам зависший над той тунгусской местностью циклон был в одночасье разогнан прозрачной массой антициклона, который девушки, очевидно, принесли на хвосте «Як-40». Солнце теперь гуляло по небу, как хотело, давая себя заметить то на восходе, то в зените слева, то в зените справа, а то завораживало своим апофеозом на закате. В соответствии с этими прогулками светила то так, то сяк озарялась королевствующая в этом ущелье гора Миш-металл, похожая до мелочей на священную гору Виктуар, что в Провансе, только в три раза больше. Ночи то сразу опускались, то тянули резину в зависимости от перемещения четырех сердец — юного, молодого, еще что надо и совсем не старого. Так же в зависимости от сердец в темно-синей прозрачности возжигалась звезда Арктур с сопровождающими ковшиками. Лена Стомескина трепетала в объятиях оголодавшего без любви Гена Стратова. В перерывах между утехами она обхватывала его коленку и повествовала о трехчасовой битве с Мерисмо. У нее такая подача, что ненароком может отшибить печень. Однако ваша рабыня, мсье, навострилась принимать мячик на излете отскока, и у Мерисмочки вытягивалось мужественное лицо; понял?