РЕФЕРЕНС. Часть вторая: ’Дорога к цвету’

Иевлев Павел Сергеевич

Калидия стоит и мрачно смотрит ей вслед. Поняла, что перегнула палку, но уже поздно.

— Если ты сию секунду не побежишь за ней и не попросишь прощения, — сказал я, — вашим отношениям конец.

— Иди к чёрту, старый трухлявый козёл! — промаршировала в комнату и дверью хлопнула.

«Состояние у тебя истерическое, скушай, доченька, яйцо диетическое…» — процитировал я ей вслед, но она меня, конечно, не услышала.

— Вот же бестолочь, — сказал я стоящей молча Беране. — А ведь взрослая, практически,

барышня. Я всё понимаю, но знаешь, мне кажется, ей сейчас очень не хватает матери.

Женщина молчит, смотрит вдаль, лицо её пусто. Ну и ладно.

Альку нашёл на стене, в моём караульном гнезде. В горах окончательно стемнело, на улице похолодало, пошёл мелкий редкий снег.

Я сел рядом, замотал нас одеялами в общий кокон, налил из термоса горячего чая.

— А вот и зима начинается, — сказал я ей, подавая кружку.

— Да, первый снег. Вы были правы, Михл.

— В чём?

— Вы как-то сказали, что Кали однажды станет мне вторым Родлом. И это будет куда больнее, потому что я её люблю. Я вам тогда нахамила в ответ, простите.

— Не извиняйся, я предпочёл бы не быть правым.

— Вы сейчас скажете, что она ляпнула в сердцах, что вышло не специально, что она не могла знать, да?

— Нет, Алиана, не скажу. То есть, это, в общем, так и есть, но всё равно — дело не в подборе слов. Она поступила отвратительно. Сорвала злость на том, кто не может ответить. На человеке, который её любит. Это поступок слабого.

— Она же ненавидит слабость! Презирает слабых!

— Потому что в глубине души считает слабой себя. Калидия ненавидит и презирает Калидию. Это предельно саморазрушительный внутренний конфликт, который убил бы её уже сегодня — если бы Берана не заперла оболочку на складе. То, что она сказала тебе, говорилось себе самой.

— И что же, — саркастически спросила Алька, — мне её простить? Опять? Принять во внимание, пожалеть, утешить, ждать следующего раза? И что будет в следующий раз? Она меня ударит? Или сразу мечом рубанёт?

— Нет. Не надо её прощать.

— Нет? Вы сказали «нет»? Я думала, вы пришли спасать наши отношения, наводить порядок и поднимать моральный дух в гарнизоне. Мы же на войне, да?

— Мы на войне, Алька, но я вам не командир, вы мне не гарнизон, у нас нет боевой задачи, мы просто ждём, когда нас убьют. Я пришёл, чтобы ты не грустила одна. Чай вот принёс. С травками и горным мёдом, Анахита заваривала.

— Спасибо, Михл. Мне очень больно сейчас. Мне много раз делали больно, но никогда — так сильно.

— По-настоящему больно может сделать только близкий человек.

— Что мне делать? Скажите, Михл, вы умный — что мне делать? Я ведь её люблю. Понимаю, что надо расстаться,

плюнуть и забыть, что будет только хуже… Но как только представлю себе: «Всё, Алька, дальше живём без Кали. Словно её не было», — сразу заливаюсь слезами. Как будто надо своими руками сердце себе вырвать.

Девушка всхлипнула и прижалась ко мне плотнее.

— Я не знаю, что делать, — признался я. — Хорошего решения нет, придётся выбирать из плохих. Видишь ли, проблема отчасти в том, что хотя вы одного возраста, на самом деле ты старше.

— Почему?

— Ты выросла в среде, которая ускоряет взросление, а она — наоборот. Твоя обида и боль — реакции взрослого человека, которого жестоко и незаслуженно оскорбили. Её поведение — идиотский саморазрушительный протест подростка. Она кричала матери: «Я тебя ненавижу», — но Берана не может ответить. Тогда она оскорбила тебя, потом меня, но сделать больно при этом пыталась себе. Когда подростки кричат на родителей, то наказывают не их, а себя. Добиваются, чтобы их ударили, наорали в ответ — хотя бы так дали понять, что им не всё равно. Что ребёнок для них существует.

— Вы опять её оправдываете, Михл.

— Нет, Алька. Я не оправдываю и не обвиняю. Я показываю причины, чтобы ты поняла следствия.

— И какие, по-вашему, будут следствия?

— Она погибнет. Скорее всего, в героически-ненужном бою. Чтобы доказать, что чего-то стоит. С неосознаваемым посылом «Вот буду лежать такая красивая и мёртвая, тут-то они зарыдают!».

— Детский сад какой-то, — буркнула Алиана.

— Детство с нами навсегда.

— И что, я должна её простить и утешить, чтобы этого не случилось?

— Нет. Ты ей ничего не должна. У тебя своя жизнь. Я хочу, чтобы ты поняла — ваши отношения не партнёрские, и не будут таковыми. Но не потому, что ты сирота, а она дочь владетеля, а потому, что это отношения «взрослый-ребёнок», и в роли взрослой оказалась ты. Она выливает на тебя негатив — и одновременно требует одобрения, ждёт безусловной поддержки — но при этом категорически отрицает твою ценность, обижает — и жаждет в ответ любви. Это коммуникация подростка и родителя, а не партнёров.

— Я что, должна её удочерить? — фыркнула Алька.

— Из этого не вышло бы ничего хорошего. Отношения родитель-ребёнок заканчиваются тем, что ребёнок уходит. Ты хочешь нянчиться с Калидией, принимая всё это, чтобы потом она сказала: «Спасибо тебе, теперь я выросла и мне пора. Буду иногда заходить в гости, поплакаться, если что-то в жизни пошло не так. Кстати, познакомься — это Вася, я выхожу за него замуж…»?

— Какой Вася? — растеряно спросила Алиана.

— Любой Вася. Или Петя. Или Маша. Кто-то, с кем она попробует выстраивать взрослые отношения, а не родитель-ребёнок. Ты в этом качестве рассматриваться по определению не будешь.