Реформатор
Шрифт:
«Первый раз встречаю цыгана, у которого при себе непросроченный паспорт, — ухмыльнулся, продемонстрировав полнейшее отсутствие даже и стальных зубов, второй, спросил у Никиты Ивановича закурить. — Иностранец, ети его мать!» —, сузил число языков до русского и чешского (как они догадались?), спрятал в карман протянутую пачку, требовательно посмотрел на зажигалку.
Только сейчас Никита Иванович разглядел на их плечах горбатенькие, как выгнутые кошачьи спинки погоны и не то звездочки, не то какие-то пронзенные стрелами сердца на погонах. Должно быть, эти люди считали
«Купи, барин, паспорт», — предложил железнозубый, рассматривая зажигалку.
«А то, барин, твой будем проверять! — весело рассмеялся беззубый. — У нас сам знаешь, какая проверка, есть паспорт, нет паспорта, один хрен… туда», — посмотрел на тележку.
«На свалку истории, — подмигнул железнозубый. — Или, — добавил задумчиво, — на историю свалки, а точнее, — закончил на чистейшем русском, — прямиком на свалку без всякой истории».
Да, во все времена пограничная сволочь (таможенники, пограничники и т. д.) были полиглотами, с поразительной легкостью определяющими национальность и страну проживания человека.
«Трансильвания-Х, — с трудом разобрал в неверном свете Никита Иванович, — действителен… до конца… жизни… А здесь, что, другая Трансильвания?» — удивился он.
«Здесь Трансильвания-У, — прикидывая, убивать или нет Никиту Ивановича и если убивать, то как, — ответил железнозубый, — а может, Трансильвания-Й. Выбирай, какая тебе больше нравится».
Нечего и говорить, что паспорт стоил ровно столько, сколько обнаружилось в как бы невзначай прохлопанных карманах у Никиты Ивановича дензнаков разных стран и народов.
«Ну, будь здоров, Жельо Горгонь!» — протянул ему паспорт железнозубый бандит в непонятных погонах. Конечно же, он знал, что в одеянии Никиты Ивановича имеется местечко, где спрятаны более уважаемые, нежели румынские леи, валашские динары или приднестровские рубли, может даже, золотая монетка, но, во-первых, Никита Иванович не производил впечатление человека, у которого их слишком много, а во-вторых, уже подавали черный прокопченный, как если бы Будапешт был адом, поезд, а убивать и грабить пассажиров прямо на перроне, видимо, считалось «западло» даже в Трансильвании-У или — Й, где находился «Дом Дракулы».
Только в Будапеште Никита Иванович узнал, как неслыханно ему повезло. Он стал обладателем «цыганского паспорта». Дело в том, что в ночь, когда он мучился на перроне неведомой станции, цыгане, курды, берберы и приднестровцы специальным постановлением ООН были провозглашены «народами мира», «почетными беженцами в мире беженцев», а потому им отныне разрешалось въезжать на любой срок в любую страну мира.
… «Вот я и въеду в Белуджистан», — решил Никита Иванович, завязывая на шее ярчайший красный в белый горошек платок.
Он остался доволен своим внешним видом, хотя, конечно, не помешали бы пара толстых золотых перстней и заколка на галстук. Что же до того, что он был не сильно похож на цыгана, то, во-первых, цыгане, как известно, бывают разные, во-вторых, в Европе их осталось не так уж много, в-третьих, компьютер должен был (не мог не) привыкнуть, что в разных странах живут разные люди и что эти люди постоянно перемещаются в пространстве.
Что изменится в мире от того, что некто Жельо Горгонь отправится из Праги в Белуджистан?
Ровным счетом ничего.
Никита Иванович был уверен, что компьютер запрограммирован таким образом, чтобы не чинить препон гражданам стран, вроде Трансильвании-Х, желающим покинуть гостеприимную столицу Богемии.
…Поплавок Саввы вдруг исчез с поверхности пруда, как будто и не было никакого поплавка. И это при том, что удочка была оснащена суперсовременным — длинным, как мачта парусника — поплавком, к тому же еще светящимся в воде. Но сейчас ни поплавка, ни света не было, как если бы поплавок исчез и погас. Но он не мог исчезнуть и погаснуть, поскольку на удочке была катушка со специальной леской, способной поднять со дна танк.
Савва резко подсек.
Металло-пластиковое, по определению не ломающееся удилище изогнулось аки ковыль на ветру.
«Сволочи. — выругался Савва, — сколько раз им говорили, что дно надо чистить. Зацеп! — Но тут вдруг катушка на удилище с бешеной скоростью завертелась, и стало ясно, что прудовые егеря — не сволочи и что это не зацеп. Савва успел застопорить катушку, перевести механизм в режим трещотки. Над озером раздались щелчки, как будто сразу сто дровосеков вонзили топоры в сухие деревья, или запел (если конечно они пели) птеродактиль. Леска рванулась с такой силой, что Савву смахнуло с дерна, как пустой полиэтиленовый пакет. Он оказался по пояс в воде, опустил удилище на поверхность и тем самым уберег его от неминуемого слома, а леску от обрыва. Да, вероятно, с помощью этого удилища и этой лески со дна можно было вытащить сухопутный танк, но не несущуюся по дну на полной скорости амфибию. — О Боже, — услышал Никита испуганный голос брата, — неужели это… Мисаил? Мне конец!»
Никите ничего не было известно про рыбу с названием «мисаил». Наверное, это было какое-то сугубо местное название. Так в одной деревне в Псковской области чибисов, которых во всей России называли чибисами, почему-то называли странным словом «книгова», как если бы эти чибисы напоминали в воздухе… раскрытые, шелестящие страницами книги. Они и напоминали, но… отдаленно.
Никита придерживался противоположной точки зрения, полагал, что конец как раз тому, кто с дикой силой тащит леску, то есть этому самому «Мисаилу». Если, конечно, это не крокодил, не лохнесское чудовище.
«Позвать егеря?» — Никита был рад помочь брату, да не знал как.
«Спятил? — шепотом спросил Савва. — Он же сразу сообщит»…
«Что сообщит? Кому? — убей бог, Никита не понимал, почему брат не просто не радуется столь обещающей поклевке, а еще и чего-то боится. — Мисаилу? Не хочешь тащить, — с презрением посмотрел на Савву, — дай я попробую, или перережь леску».
Тут напор подводного чудовища несколько поутих. Савве удалось выбрать несколько метров лески.
Потом все стихло.