Реформы и реформаторы
Шрифт:
Однако «отставание» одной страны от другой легко фиксируется в сфере экономики, где существуют сопоставимые показатели, но отнюдь не в сфере духовной и даже бытовой культуры. Так, к примеру, расцвет итальянской живописи пришелся на XV – XVI вв., эпоху Возрождения, но значит ли это, что в более позднее время итальянская культура в своем развитии «отставала» по сравнению, скажем, с французской, во второй половине XIX в. давшей миру искусство импрессионистов? Да и кто решится утверждать, что импрессионизм – это более «передовое», «прогрессивное» искусство по сравнению с искусством Высокого Возрождения? Или пример иного рода: считается, что раннее приобщение восточных славян к мытью в бане (которую позднее стали называть «русской баней») делало их более чистоплотными, чем их западноевропейские современники раннего Нового времени, но по разнообразию предметов, использовавшихся в быту русскими и западными европейцами даже в XVII в. (мебель, посуда и пр.), Россия вроде бы была позади. Стоит ли на этом основании делать вывод об «отставании» Запада от России или России от Запада? [73]
73
Ср.: Богданов
Другое дело, что особенности социально-политического устройства России на протяжении ряда столетий были таковы, что власть по большей части вынуждена была ориентироваться не на реформы, а на сохранение существующего положения дел и потому если и проводила реформы, то преимущественно минимальные, в то время как «нормальным» состоянием общества следует, видимо, считать постоянный процесс умеренного реформирования, являющийся своевременной реакцией власти на вызовы времени и избавляющий от необходимости прибегать к реформам радикальным. Однако подобная ситуация характерна лишь для современного общества. В Средние века и в раннее Новое время не только в России, но и во многих других странах предпочитали именно радикальные реформы.
Но не означает ли это, что историческое развитие России действительно носило цикличный характер? Проведенное относительно недавно специальное исследование истории реформ в России XVIII в. дало возможность увидеть реформирование как единый, непрерывный процесс, шедший на протяжении всего столетия [74] . Первая четверть XIXв. отмечена достаточно серьезными преобразованиями Александра I. В эпоху Николая I реформы были сведены к минимуму, хотя необходимость их проведения вполне сознавалась и готовились соответствующие проекты. После эпохи радикальных реформ Александра II наступает период, характеризуемый консервативной политикой Александра III. Однако уже при его преемнике Николае II происходит радикальное реформирование политического строя России. Таким образом, реформаторский процесс шел хотя и с разной интенсивностью, но более или менее непрерывно.
74
См.: Каменский А. Б. От Петра I до Павла I. Реформы в России XVIIIв.: Опыт целостного анализа. М., 1999.
Остается вопрос о контрреформах и их неизбежности. Но, прежде чем говорить об этом, стоит попытаться дать им определение. Если заглянуть в «Советский энциклопедический словарь» (1979), то можно с удивлением обнаружить, что там контрреформами названы мероприятия, проводившиеся в России Александром III. Создается впечатление, что больше нигде и никогда контрреформ не бывало. Это, конечно, не так. Например, Павел I, придя к власти, отменил ряд установлений своей матушки Екатерины II и тем самым произвел контрреформы, вернув некоторые сферы жизни в дореформенное состояние. Именно этот процесс – отмена реформы и возврат к дореформенному состоянию, – по-видимому, и стоит называть контрреформой.
Однако зачастую за контрреформы принимают явления совсем иного порядка. Дело в том, что реформы, и в особенности реформы радикальные, широкомасштабные, затрагивающие одновременно разные сферы общественно-государственной жизни, требуют, как правило, мобилизации населения, высокого напряжения сил общества. Но долго находиться в подобном напряжении общество не может. Оно нуждается в передышке, которая одновременно необходима для корректировки результатов радикальной реформы, ее апробации, приспособления к реалиям жизни. Именно это и случилось, например, в России после смерти Петра I, когда пришедшие ему на смену в условиях острого экономического кризиса политики-прагматики вынуждены были «подправить», скорректировать некоторые элементы выстроенной Петром империи, сохранив, однако, все основные принципы, на которых она покоилась [75] . Вероятно, аналогичным образом, по крайней мере отчасти, можно трактовать и эпоху Александра III.
75
См.: Каменский А. Б. От Петра I до Павла I. С. 165 – 254.
Сказанное
76
См.: Шилъдер Н. К. Император Александр Первый. СПб., 1904. Т. 1. С. 279 – 280.
Столь же «прозрачны» и потому понятны обществу были реформы Ф.-Д. Рузвельта в США в 30-е годы ХХ в. Отсутствие подобной коммуникации между властью и обществом в России в первой половине 90-х годов ХХ в. привело к быстрому разочарованию в реформах и невозможности их осуществления в полном объеме.
Однако, как бы хорошо ни было налажено взаимодействие власти и общества, очевидно, что при всяком изменении существующего положения кто-то непременно что-то теряет, поскольку разные группы населения имеют разные интересы, и от проведения реформы все выиграть в равной степени не могут. Причем при радикальной реформе, предполагающей перестройку системы управления, потери несет и политическая элита, чей социальный статус напрямую связан с сохранением существующей системы организации власти. Также очевидно, что политическая элита, в чьих руках сосредоточены властные полномочия, более, чем кто-либо другой, имеет возможность оказать сопротивление реформаторским замыслам. Встает вопрос: при каких условиях возможно осуществление радикальной реформы, т. е. при каких условиях политическая элита оказывается неспособной оказать достаточно эффективное сопротивление?
Один из ответов на этот вопрос связан с понятием системного кризиса. Слово «кризис» в политической публицистике встречается едва ли не так же часто, как слово «реформа». Кризис воспринимается обычно как своего рода катастрофа. Между тем современная политическая наука рассматривает кризис как естественный этап в развитии всякой системы. Он наступает тогда, когда система оказывается неспособной адекватно реагировать на меняющиеся внешние условия, иначе говоря, достигает предела своего развития в сложившемся виде. Результатом кризиса может стать либо перестройка системы, т. е. ее приспособление к новым условиям, либо ее разрушение и возникновение на ее месте новой системы. Именно в последнем случае и происходит то, что можно назвать катастрофой [77] .
77
См.: Политология: Энциклопедический словарь. М., 1993. С. 148 – 149.
Понятно, что при подобной трактовке словосочетание «системный кризис» – это тавтология. Однако, поскольку этот термин широко употребляется для характеристики состояния обществ и государств на определенном этапе их развития, отказываться от него вряд ли есть смысл. Для нашей же темы важно, что в условиях системного кризиса происходит дезорганизация политической элиты, что, собственно, является и проявлением кризиса, и его следствием. В результате элита оказывается неспособной оказать организованный отпор реформатору, покушающемуся на ее социальный статус. Именно такой системный кризис имел место в России накануне Петровских реформ и в СССР накануне перестройки, и именно он сделал возможным радикальные преобразования.
Но как же так: в XVIII в. расследование «дела царевича Алексея» как раз и обнаружило существование широкой оппозиции реформам, причем исключительно в рядах политической элиты, не говоря уже о стрелецких бунтах, восстаниях казаков и пр., а в 1991 г. сопротивление советской элиты и вовсе вылилось в путч? События августа 1991 г. как раз и продемонстрировали слабость оппозиции, не сумевшей ни собрать под своими знаменами сколько-нибудь влиятельные политические силы, ни в полной мере опереться на армию или спецслужбы. И в течение трех дней оппозиция была фактически сметена невооруженным населением. Что же касается гораздо больше интересующего нас в данном случае времени Петра I, то тут дело обстояло сложнее.