Реформы и реформаторы
Шрифт:
Действительно, именно нововведениям Петра мы обязаны появлением того, что мы привыкли называть русской культурой. Это была культура, ориентированная на европейские образцы, усвоившая ценности и знаковую систему европейской культуры, впитавшая и переработавшая по-своему ее достижения. Благодаря этому уже в XIX в. русская культура приобрела общемировое значение. Великая русская литература, русская музыка, русская живопись, русский театр, русский балет – все это не могло появиться без Петра I и его преобразований. А без этой
Однако и в этой сфере итоги Петровских реформ были трагически противоречивы. Европеизация России была осуществлена Петром I таким образом, что новая культура стала достоянием лишь малой части народа. Вспомним, что, вводя европейское платье и заставляя брить бороду, царь распространял эти новшества далеко не на всех своих подданных, позволяя большинству из них – крестьянам – сохранять свой традиционный облик. Таким образом, новая культура изначально формировалась как элитарная, предназначенная для «просвещенного» меньшинства и недоступная «невежественному» большинству. Результатом этого был «культурный раскол» русского народа, который стал, по существу, его трагедией. Причем с течением времени пропасть между носителями новой культуры, которую теперь стали именовать русской культурой, и теми, для кого она оставалась чужой, все более расширялась. Это была пропасть непонимания, отчуждения и даже враждебности.
В советских школьных учебниках часто с насмешкой описывали ситуации, когда русские крестьяне воспринимали своего говорившего по-французски барина как «немца», а одевшегося, как ему казалось, в русское национальное платье славянофила принимали за перса и когда крестьяне доносили на интеллигентов, «ходивших в народ», в полицию. На деле все это было знаком величайшей беды русской истории, грозившей, как показали события ХХ в., разрушительными социальными потрясениями. Но парадокс в том, что и славянофилы, и народники были тоже порождением Петровских реформ.
Необыкновенно стремительно, на глазах одного поколения изменившиеся в царствование Петра I условия всей русской жизни и система ценностей уже вскоре породили в образованной части общества высокую степень рефлексии. Не случайно именно в петровское время зарождается русская историческая наука и появляются первые русские мемуары: люди начинают осознавать движение времени, значимость происходящих на их глазах событий, смысл которых они пытаются постигнуть. Русского человека начинают волновать вопросы о его месте и роли в мире, среди других народов, он начинает мучиться проблемой разрыва между усвоенными им ценностями европейской культуры и образования и национальной культурной традицией. Общественное сознание питается одновременно и идеями имперской идеологии, предполагающими сознание собственного превосходства, и реалиями культурной зависимости.
На этом фоне начинается непростой и противоречивый процесс складывания русского национального самосознания, осложняющийся тем, что в нем не была заинтересована власть, озабоченная проблемой удержания от распада огромного многонационального имперского пространства. В результате формируется национальное самосознание со свойственными ему чертами раздвоенности. И опять же Петровские реформы в значительной мере определили его характер. Здесь же следует искать и истоки такого специфически российского явления, как русская интеллигенция с присущим ей чувством вины перед угнетенным и оставленным в массе своей невежественным народом.
Перечень явлений и событий русской истории, сфер российской жизни, которые так или иначе связаны с последствиями Петровских реформ, можно продолжать до бесконечности. И это лишь вновь убеждает, с одной стороны, в масштабности этого явления, его колоссальном, определяющем значении для исторической судьбы России, а с другой – в его сложности, внутренней противоречивости, невозможности дать ему однозначную оценку. И можно не сомневаться, что всякое новое поколение россиян будет вновь и вновь мысленно возвращаться к событиям первой четверти XVIII в., к личности Петра I, всякий раз открывая для себя что-то новое и всякий раз ощущая свою генетическую связь с тем временем. Важно лишь помнить, что история не призвана судить прошлое, оценивать его. История пытается, насколько возможно, реконструировать и описать былое, разобраться в причинах того, что произошло, и выяснить, почему произошло именно это, а не что-то иное. Этим определяется и возможность извлечения из прошлого исторических уроков, и одновременно ограниченность этой возможности.
Думать, что «история ничему не учит», – глубокое заблуждение. Во-первых, прошлое всегда с нами, тот или иной его образ присутствует в сознании каждого человека, а именно это сознание определяет наши поступки, те решения, которые мы принимаем, и тот выбор, который мы делаем. Во-вторых, в современном мире есть немало примеров, когда усвоение обществом уроков прошлого осознается как условие движения вперед (как, например, в послевоенной Германии второй половины XX в.). Когда в обществе существуют механизмы передачи опыта прошлого, то такое усвоение оказывается эффективным, успешным.
Но усвоить уроки прошлого вовсе не значит рассматривать прошлое как пример, которому надо следовать, или, наоборот, который стараться не повторить. Повторить прошлое вообще невозможно, хотя бы потому, что сегодня живут и делают историю другие люди. Важно знать прошлое во всей его неоднозначности, важно понимать, что история человечества в целом и каждого отдельного народа – это, в сущности, история решения бесконечной череды проблем и разрешения бесчисленных конфликтов. Бесконфликтное, беспроблемное общество – это утопия, поскольку именно за счет разрешения проблем и происходит развитие. История убеждает нас в возможности их преодоления, а значит, и в том, что у человечества есть будущее.