Реи?с
Шрифт:
– Да, вы правы, – радостно вскрикивает писатель, хотя ни Рыбников, ни Алехин не произнесли ни слова. – Прямо как у Фадеева в «Молодой гвардии». И это не прямое заимствование сюжета! Отнюдь. Там даже ссылка на источник будет. Это символ. Те же фашисты, и те же патриоты. Семьдесят лет минуло! А история повторятся! Ее не обманешь!
Далее сюжет плавно перетек в сцену, где Олеся укрывает истекающего кровью Петра у себя в маленьком частном доме. Туда же приползает и писатель с подвернутой ногой. И Олеся прячет их обоих.
Захаров пересказывал сюжет с таким упоением, будто сочинял и добавлял в него детали по ходу повествования и радовался, как ребенок, каждой удачной находке. Глаза у него блестели, с
– Представляете, какой замес?! – потирая руки, входил в еще больший раж писатель. – В маленьком доме любовный треугольник. Оба героя ранены и оба влюблены в Олесю! А вокруг дома на красной, как кровь, заре сосредоточиваются силы правосеков. Короче, они…
Алехин с надеждой ухватился было за слово «короче», но его надежда не оправдалась. Описание боя и спасения всех троих заняло еще несколько долгих минут, пока разгоряченный и раскрасневшийся писатель не поставил точку в героической саге, ударив сжатыми кулаками по обоим своим круглым коленям так, что «Патриот» аж вздрогнул. Дорога была из рук вон, и Рыбников устал лавировать между колдобинами.
– Ну, как вам история? – спросил задыхающийся писатель. – Мурашечная, правда? Это ж реальный синематограф, друзья мои!
– А предатель кто? – спросил Алехин, которому уже неудобно было отмалчиваться.
– А ты не догадываешься? – почувствовав контакт с аудиторией, писатель плавно перешел на «ты».
Алехин отрицательно покачал головой.
– Вот это очень здорово! – писатель стал яростно протирать бериевские очки рукавом. – Интрига сохраняется до самого конца. Сжимается, как пружина.
– И кто же? – повторил вопрос Алехин.
– А вот не скажу, – задорно воскликнул Захаров и снова перешел на «вы». – Прочитаете и сами узнаете, кто предатель. И что с ним стало. Мой роман может нравиться или не нравиться. Я все-таки не Владимир Набоков и даже не Захар Прилепин. Но она никого не оставит равнодушным. Это я могу гарантировать.
– Прямо как кино у вас книга получается, да? – Алехин уже ругал себя за то, что втянулся в литературную дискуссию.
– Я и пишу книгу, почти как готовый сценарий. Короткие жесткие сцены. Предложения в одно, два, максимум три слова. Как у Хемингуэя. Как одиночные выстрелы и отрывистые очереди. Одна сцена цепляет за другую. Ни единого провисания. В каждой главе, в конце, мостик в следующую. Понимаете для чего? Правильно! Чтобы книгу отложить невозможно было. Чтобы ночь напролет. Каждая новая глава кончается на полустоне, на полувздохе. Зависает между жизнью и смертью. И боже упаси, никакой толстовщины с игрушечной войной аристократов. Никаких черных лосин и белых плюмажей. Кровь, пот и слезы. И интрига! Интрига до самого конца. И, конечно, культура эпизода, черт побери. Каждая, даже самая мельчайшая, казалось бы, не имеющая отношения к сюжету деталь должна быть выпуклой, выверенной, предельно реалистичной. Чтобы читатель видел картинку, как в три-дэ! И в то же время ощущать себя в романе, как в лабиринте. Он не должен угадывать ни одного следующего хода.
– Здорово, – вяло согласился Алехин и вдруг неожиданно для себя добавил: – Вот вы сказали – «спальный район». А дом-то у вас, у девушки этой – частный, маленький. Это больше на частный сектор похоже.
– Замечательно! – с готовностью подхватил писатель, радуясь хоть какой-то реакции на еще не написанный шедевр. – Конечно, частный сектор! Это ж не Москва. Хватил я со спальным районом. Конечно, частный! Какой вы молодец, Жданов! Как я рад, что вы с нами едете! То есть я с вами!
В этот момент Рыбников, который никак не участвовал в беседе и даже не
– У выходцев с Кавказа есть привычка провожать взглядом каждую женщину, лошадь и автомобиль, – писатель тоже перешел на другую тему. – Это ведь исторически в них заложено. Кого похитить и что украсть? Вот так ведь и будут вдоль дороги, как стервятники, весь день на корточках сидеть, пока жертва не появится. Неистребимая, столетиями выработанная привычка. Такой, образно выражаясь, дух гор.
– Это курбановцы из чеченского батальона «Юг», – впервые вступил в разговор Рыбников. – Бывшие бандиты, бородачи-головорезы. Я в прошлую командировку шел с одним таким по тропинке вокруг террикона в Счастье. Я впереди, а курбановец за мной. Мне его в охранники придали. Вот он мне вдруг и говорит: «Брат, можно, я впереди пойду?» Я интересуюсь, типа, почему. А он как выдаст: «Я, как перед собой чью спину долго вижу, хочу кинжала воткнуть, брат». Вот так мы с ним погуляли. Кинжала, б…дь, воткнуть! А ведь точно, мог бы зарезать, дикарь хренов. Глазом бы не моргнул.
По городку Рыбников ехал медленно, осторожно и поэтому мог участвовать в разговоре, точнее, вставить что-то свое в монолог за спиной.
– Именно! – подхватил, словно подсказку, Захаров. – Их нельзя переделать. Воевать с ними – себе в убыток! «России от Кавказа одно беспокойство», – говаривал в свое время наш славный генерал-лейтенант Ермолов, Алексей Петрович. А он-то знал, что говорил. Не зря пол-Кавказа пожег! Эх, красиво Михаил Юрьевич, подлец, это опис'aл! – и, потрясая сжатым кулаком, писатель продекламировал:
Ура – и смолкло. – Вон кинжалы,
В приклады! – и пошла резня.
И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко,
Как звери, молча, с грудью грудь,
Ручей телами запрудили.
Хотел воды я зачерпнуть…
(И зной и битва утомили
Меня), но мутная волна
Была тепла, была красна.
– И только Барятинский, – продолжил писатель уже прозой, – Александр Иванович, царствие ему небесное и поклоны земные от всех россиян, князь, что пленил неуловимого Шамиля, придумал, как использовать деструктивную энергию диких горцев в интересах государства Российского! Очень просто! Нанимать на воинскую службу!
Алехин почувствовал, как волна, исходившая от писателя, захлестывает его с головой. Она была осязаема – мутная, красная, теплая. Скорее, даже горячая. На какое-то мгновение Сергей вдруг увидел себя со стороны – но не себя сегодняшнего, трясущегося в железной коробке по степной дороге рядом с этим лоснящимся от пота краснобаем, а Сергея Алехина десятилетней давности. Когда тот, отплевываясь заполнившей рот кровью, не раздумывая прыгнул в сточный канал вслед за Офтальмологом – и умер, захлебнувшись в потоке. Умер, чтобы воскреснуть и, оправившись после ранения, еще долго ощущать на языке омерзительный привкус отравленной дерьмом воды. В горле тут же возникли спазмы. Сжав челюсти, Алехин подавил приступ тошноты и постарался отодвинуться от Захарова как можно дальше. Но писатель не обращал внимания на мимику попутчика – его несло вперед: