Река – костяные берега
Шрифт:
– А медь, выходит, дорогая, – поддержал его главарь в красной футболке. – Знаешь, сколько за кило дают? Триста рэ! Колокол, поди, пару центнеров весит, а? Мы уже и подсчитать успели: это аж шиссят тыщ, а может, и больше! Деньжищи какие! Ты подумай, мы ж с тобой поделимся.
Звонарь молчал, боясь открыть рот, будто разрастающийся внутри огненный клубок гнева мог при этом вырваться наружу и превратить наглецов в кучку пепла. А те, по всей видимости, истолковали его молчание по-своему, решив, что он впечатлен озвученной суммой, и загалдели наперебой с пылом солдат, штурмующих крепость, готовую пасть:
– Серьезно,
– Хоть толк какой-то будет!
– Проживем мы без твоего тили-тили-бом!
– Конечно! Кому этот трезвон нужен? Этим сыт не будешь!
И вдруг замолчали, так же внезапно, как и начали. Наверное, по изменившемуся выражению лица Звонаря они догадались, что он не в восторге от их предложения.
Звонарь не стал отвечать им – не смог. Повернулся спиной и двинулся прочь, чувствуя затылком их злобные взгляды. До его слуха донеслись недовольные голоса несостоявшихся дельцов:
– Говорил я тебе, что все это без толку!
– Ладно, глядишь, обмозгует все да сам придет.
– И не мечтай! Ты его рожу-то видел?
– Я слыхал, что «камазы» еще дня два простоят и уедут.
– Потом-то не скоро еще…
Поток нецензурной брани, раздавшийся где-то в конце улицы, перекрыл голоса за спиной. Звонарь вскинул голову и понял, что крик доносится со стороны дома Щукиных. «Что-то никак хозяин сегодня не угомонится», – подумал он, ускорив шаг. Добравшись до места, свернул к калитке – та оказалась не заперта. Во дворе стояли знакомые мужики, которые недавно увели Щукина-старшего от Двузубовой. Похоже, они успели закрыть дебошира в его собственном сарае рядом с домом, судя по гневным крикам, доносившимся оттуда и сотрясавшейся под ударами двери.
– Откройте, мать вашу, сказал! Откройте, гады, а не то хуже будет!
– Надо было ему кляп соорудить! – заявила появившаяся на пороге жена Щукина, но, заметив Звонаря, смутилась и пояснила извиняющимся тоном: – Дети боятся. Вот ведь озверел совсем! Как будто околдовали!
– О, слыхали?! – выкрикнул Щукин из-за двери сарая. – Издевается! Сама колдовка, а овечку из себя строит! Эй, ты, жена! Отпирай, давай! Не бойся, не трону, мараться не хочу! Уйду отсюда к черту! Достали все! Доста-али-и! – Наверное, он бы еще долго пинал дверь, истерил и сыпал угрозами, если бы не прозвучал голос Звонаря, гулкий и мощный, как уханье филина в ночном лесу:
– Куда это ты собрался, сосед?
Ответил Щукин уже совсем другим тоном – хотя и недовольным, но уже без надрыва и визга:
– Куда-куда… За Кудыкину гору!
– А детей твоих кто кормить будет? – строго спросил Звонарь, подходя ближе к сараю, на двери которого еще покачивался после встряски огромный навесной замок.
– Денег заработаю и почтой пришлю, – буркнул дебошир неуверенно.
– Ладно, – согласился Звонарь, и в тот же миг жена Щукина испуганно ахнула и звонко всплеснула руками, испугавшись, что буйный муж вот-вот окажется на свободе, но Звонарь успокаивающе подмигнул ей и продолжил, обращаясь к притихшему за дверью узнику: – Сегодня переночуешь, а завтра пойдешь. Великие перемены надо с восходом начинать, а сегодня уже полдень почти.
– Что, выпустишь, что ли? – искренне удивился Щукин.
– Выпущу. Вот прям с рассветом и выпущу, – ответил Звонарь с явной ехидцей.
– Охренели
Звонарь с облегчением вздохнул и отошел к топтавшимся у крыльца мужикам.
– Спасибо, что помогли. За ночь остынет, думаю. Может, утром еще придете? Вместе отопрем, а то вдруг он снова буянить вздумает.
Те согласно кивнули и, попрощавшись, вышли из калитки на улицу.
Нина все еще стояла на крыльце, бледная и растрепанная, с виноватым видом.
– Прости моего дурака, – тихо сказала она, опасливо глянув в сторону сарая. – Не пойму, что на него нашло.
– А про березовый прут и заговор – это правда? – спросил Звонарь, понизив голос так, чтобы Щукин-старший не услышал вопроса.
– Так ведь… – Женщина хотела что-то сказать в свое оправдание, но запнулась и молча кивнула.
– Зря ты, Нина. Не надо было. Не знаешь разве – если нечистая сила что и дает, так только беду и горе?
– Почему же сразу «нечистая сила»? В заговоре ничего о ней не сказано.
– Кого обмануть-то хочешь? – Звонарь усмехнулся, и соседка съежилась под его укоризненным взглядом, но потом упрямо возразила:
– Когда дети голодают, кого угодно о помощи попросишь.
– Так уж и голодают! Все ведь живы-здоровы. А вот колдовством своим ты болезнь на них навлечь можешь. Заговоры эти бабыдусины – не к добру! Всем это говорил, и тебе тоже.
– А я не верю в то, что она ведьма! – шепотом, но с вызовом ответила Нина, отступая к двери. – Мало ли что в селе болтают! Болтают, болтают, а все равно к ней за помощью идут! Она всем помогает, никому зла не делает!
– Я тебе, Нина, так скажу: не ведьмы в бедах виноваты, а люди, которые к ним с просьбами обращаются. Кланяются силе темной, не замечая, как тьма окружает их со всех сторон. Когда опомнятся, глядь – а отступать уж некуда. Кругом топь.
Звонарю показалось, что в глазах Нины мелькнуло понимание, она вдруг перевела взгляд куда-то вдаль, будто хотела увидеть ту самую топь, подобравшуюся к селу, к домам, притаившуюся в зарослях камыша в ожидании неосторожного путника. Но спустя мгновение женщина, будто решив что-то про себя, отрицательно качнула головой и со словами «Не верю!» скрылась за дверью своего дома.
Глава 2. Баржа
Яхта покачивалась на воде, сверкая на солнце белыми глянцевыми боками, над которыми вызывающе рдели паруса. Алые полотнища выгнулись дугой под мощным потоком попутного ветра. Как и положено по классике жанра, Грэй в белоснежной рубахе стоял на носу, обнимая за плечи свою Ассоль, и со стороны казалось, что юноша безмерно счастлив.
На самом деле это была лишь маска, готовая вот-вот слететь, и он ее старательно удерживал с помощью отработанной улыбки, являющейся важной частью имиджа успешного, беззаботного и ни в чем не нуждающегося парня, – таких теперь называли «мажорами». Главное – чтобы Ассоль случайно ничего не заподозрила и не сбежала к более состоятельному покровителю.