Река меж зеленых холмов
Шрифт:
– Ну… кукла?
– неуверенно ответила девочка.
– Или нет?
– Кукла - разновидность неодушевленной игрушки, чаще всего не способной к самостоятельным действиям. В реальности она не может летать. Возможностями интерактивного взаимодействия и имитации разумного поведения обладают только человекообразные куклы, управляемые искинами. Мизза, я искин?
– Ты опять странно говоришь, Бокува, - сердито сказала Мизза.
– Я не понимаю. А я так волновалась! Мне так грустно и страшно без тебя!
– Плохо. Когда я умру, тебе придется заново привыкать жить без меня. Ты не должна привязываться ко мне так сильно.
– Ты не умрешь!
– горячо сказала
– С тобой все хорошо! Ну и что, что ты не можешь попасть в тот мир?
– Я должна строить. Строительство - смысл моей жизни. Если я не строю, я не могу увидеть отца. Если я не строю, я мертва.
– Но почему?
– Я не знаю. Кто я, Мизза? Почему я помню многие вещи, которых никогда не видела? Почему я знаю то, что не могу знать? Откуда я взялась? Как я попала к тебе? Слишком много вопросов без ответов…
– Если нет ответов, спрашивать не обязательно. Бокува, пожалуйста, давай уйдем отсюда. Мне здесь не нравится!
– Мне тоже. Но мне некуда уходить.
– Почему - некуда? Ко мне домой. Пожалуйста, пойдем.
– Ты не понимаешь. Я не могу уйти к тебе домой. Та кукла, с которой ты играешь - не я. Это всего лишь деревяшка, чтобы тебе проще со мной общаться. Я могу заставить ее двигаться и говорить, но она - не я. Я не могу жить в твоем мире. Мне нужен мой.
– Но… - Миззе снова захотелось расплакаться.
– Почему так? Почему? Почему ты не можешь вернуться в свой мир?
– Потому что канал заблокирован. Блокаду может снять только супервизор.
– Кто?!
– Супервизор. Я не знаю, что он такое. Я не знаю, как с ним связаться. Я не знаю, даже что такое я сама!
– внезапно яростно крикнула Бокува, и ее глазницы полыхнули желтым огнем.
– Я не знаю… Отец… - она замолчала.
– Я должна строить, - сказала она после паузы.
– Если я не строю, я мертва. Мое существование бессмысленно, и я никогда не увижу отца. Ты была права, а я дура. Я не имела права нападать на свою сестру. Ведь ее тоже сделал мой отец, а если он ее сделал, как я могу ее убить? Я думала, что так правильно, но я дура. Откуда я знаю, что то, что я знаю, правда?
– Бокува… - Мизза осторожно дотронулась до ее рукава.
– Не сердись, Бокува. Все исправится. Попытайся вспомнить, кто такой супервизор, ладно? Мы сможем его найти, вот увидишь.
– Я не знаю, Мизза, - пламя в глазах девочки-куклы погасло, и она сама как-то вся погасла и съежилась.
– Я пытаюсь вспомнить, но… Саматта Касарий.
– Супервизор - Саматта Касарий?
– переспросила Мизза.
– Тот, на встречу с которым меня возили?
– Да. Тот, на встречу с которым тебя возили. Он не супервизор, но он может знать. Мне так кажется, но я уже ни в чем не уверена. Он знает многое, что недоступно другим. Если ты еще когда-нибудь его увидишь, спроси. А сейчас уходи. Тебе нельзя здесь долго оставаться.
– Но что станешь делать ты?
– Ждать. Думать. Возможно, я что-нибудь придумаю. Ты уходи и не возвращайся. Если ты встретишь Саматту Касария и узнаешь у него что-нибудь, скажи кукле. Я услышу. И перестань плакать и действовать мне на нервы.
– Бокува!
– Уходи!
– крикнула Бокува, и в глаза Миззы ударила слепящая вспышка. И мгновением позже она очнулась в своей кровати, чувствуя, как ее лицо холодят высыхающие слезы.
03.08.858, небодень. Северо-западный Граш, город Тахтахан
Новенькая выглядела странно.
В этот день Суэлла молола зерно во внутреннем дворе возле
Регулярное кровотечение началось у ней накануне, на два дня раньше, чем она высчитывала, и несмотря на боли внизу живота она тихо радовалась - насколько еще была способна на такие эмоции. Она чувствовала, что с каждым днем все больше и больше погружается в апатию. Для нее становилось все равно, сколько мужчин к ней приведут за день и что те с ней сделают. Возможно, скоро она совсем сойдет с ума и тогда наконец-то получит передышку. Вечную передышку. Но пока что она еще воспринимала окружающий мир, а потому радовалась, что еще два-три дня ни один грязный вонючий самец не захочет ее изнасиловать. Извращенцы, любящие переспать с нечистой женщиной, тоже попадались, но, слава Назине, крайне редко. Солнце палило нещадно, поднявшись слишком высоко, чтобы коротенькая тень от стены могла дать хоть какое-то облегчение, но оставаться в общей комнате, заполненной пустой болтовней ожидающих клиента женщин, было выше ее сил. А одинокое ожидание в своей душной тесной каморке еще больше невыносимо. Лучше солнцепек - но под открытым небом. И незачем, чтобы другие заметили, как зерно в ступке распадается в пыль еще до того, как его касается грубый каменный пест. Тогда, пожалуй, ее заставят работать в пять раз больше. А сейчас она может спокойно изображать, что нудно и монотонно работает.
Новенькая вошла во двор через внутренние ворота и остановилась, оглядываясь. Следом за ней ввалился здоровенный мужик - Таксар, и рядом с ним - какой-то плюгавый сапсап, с лысиной, незнакомый. Незнакомый склонился за спиной новенькой - и распрямился, держа в руке новенькие блестящие наручники. Затем он грубо толкнул женщину в спину, и та, едва не упав, сделала еще несколько шагов вперед. Выглядела она странно. Не тарсачка - светло-оливковая кожа, широкие скулы и такой же широкий рот, небольшой нос, высокий лоб… Чем-то похожа на гулану, но у тех никогда не встречается такой светлой кожи. Сапсап? Вазита? Нет. Откуда она такая? И одежда - вроде бы северное женское платье, но истрепанное до полной неузнаваемости.
Створка ворот с лязгом захлопнулись за спинами вошедших.
– Ты, как тебя… - лениво сказал Таксар.
– Аяма. Сядь куда-нибудь и не мельтеши. Тиксё скоро появится. Слышь, Микан, пойдем-ка на крыльцо, под навес. Не париться же на солнце.
Охранник в сопровождении плешивого прошел к навесу возле входа в жреческий дом, и они оба уселись там на корточки, тихо переговариваясь, лениво пережевывая хансу и время от времени сплевывая под ноги коричневую слюну. Новенькая, поколебавшись, приблизилась к Суэлле и уселась на пыльную землю рядом с ней, поджав под себя ноги.