Река прокладывает русло
Шрифт:
— Вовсе нет! — спорила Юлия. — Санечка, ты меня не слушал. Мне предлагают заведовать самой крупной из ваших клинических лабораторий.
И, рассказав, какое современное оборудование в этой лаборатории, какие умные, приветливые сотрудники, настоящие специалисты будут с ней работать, она закончила с торжеством:
— Выходит, я вовсе не забрасываю свои исследования. Конечно, года на два завершение их оттянется: Черный Бор все-таки не Ленинград, это я понимаю. А куда мне спешить? И потом я вовсе не считаю, что докторская диссертация является священной целью моей жизни.
Но он
Я возьму бронь на нашу квартиру, тебе тоже достану бронь, — успокаивала его Юлия. — Я узнавала, это можно. Все это несерьезно, Саня.
Он начинал сердиться. В конце концов он просто не хочет, чтобы его сестра погибала на Севере. Он мужчина, ему на всякие там климаты наплевать, а ее подкосит первая же пурга. Пусть Юлия вспомнит, сколько раз она болела ангиной, гриппом, насморком и прочей мелкой пакостью. Здесь мелочами не отделаться, здесь все серьезно: и морозы, и ветры, и болезни — кому-кому, ей здесь достанется.
— Короче, Юлька. — решительно закончил Лесков, — если ты спрашиваешь моего совета, так я решительно против.
Юлия больше не спорила. Она сидела, огорченная, увядшая и жалкая. Лескову до слез хотелось обнять ее и утешить, но он знал, что этого нельзя, она немедленно воспрянет духом и снова примется за свое. Чтоб не вступать в новые споры, он ушел на весь вечер в лабораторию. Утром встать раньше Юлии ему не удалось, он наскоро проглотил стакан чая и удрал. А вечером его перехватил в коридоре Пустыхин. Не слушая нерешительных возражений Лескова, он с гиком и гоготом потащил его в свой номер. Там уже находились заарканенные ранее Павлов и Лубянский.
Василий! — орал Пустыхин на всю гостиницу. — Вручаю задержанных без расписки. За сохранность отвечаешь собственной головешкой. Стань у двери и бей клыками каждого, кто осмелится удирать. Я ухожу на новую охоту.
Бачулин прислонился к двери и зловеще оскалился. Лубянский повалился на диван и хохотал, брыкая ногами. Лесков поинтересовался: что случилось, почему крик? Павлов ответил, что вероятно так надо, раз люди хватают знакомых за шиворот, и снова впал в состояние сосредоточенности — ему было все равно, где размышлять.
Пустыхин появился под ручку с принарядившейся Юлией. Остановись посредине комнаты, он громогласно объявил причину сбора. С сегодняшнего дня он твердо решил идти по новой жизненной тропе и приглашает приятелей следовать за собою. Жаль, Шура нет: ему одному удалось улизнуть.
— Лето в разгаре, дорогие товарищи, а кто из вас загорал? — гремел Пустыхин. — Кто из вас на травке валялся? Теоретической говорне отныне крышка! В ближайшее ясное воскресенье вылазка в лес. Сейчас под моим командованием атакуем клуб. Вопросы будут? Деловые предложения? Предупреждаю, возражения не принимаются, бунт подавлю самыми жестокими мерами.
И, потрясая в воздухе заранее купленными билетами, он свирепо добавил:
— И пусть все знают: Юлия Яковлевна — моя боевая добыча. Кто захочет словечком с ней перемолвиться
Его настроение передалось другим. Веселая компания с таким грохотом пронеслась по лестнице, что на всех этажах повыскакивали в коридоры перепуганные жильцы, а Мегера Михайловна весь вечер не могла оправиться от нервного потрясения.
Так Лесков попал в клуб, впервые в Черном Бору… Концерт самодеятельности ему не понравился. Он не любил ни песен, ни плясок, ни шуток. Он вообще ничего не любил и не понимал, кроме своего непосредственного дела: ему казалось странным, что люди теряют драгоценные часы на такое странное занятие, как рассматривание кривляющихся или танцующих актеров. Немного утешило его, что Юлия, сидевшая между Пустыхиным и Павловым, весело смеялась и громче всех хлопала в ладоши.
Важнейшей частью концерта оказались антракты — их было три, и они — каждый до последнего звонка заполнялись смехом, танцами и толкотней. Лесков не умел танцевать, он отошел к окну. Мимо него раза два проходила Надя, промчался Пустыхин, кружа Юлию. Даже Бачулин, топоча ногами, как копытами, проскакал один круг с Катей. Катя бросила его у двери и подлетела к Лескову.
— Слушайте, — сказала она дружески, — можно вас пригласить на вальс? Очень хочется с вами потанцевать.
Он засмеялся.
— Пригласить вы можете, Катя, но я не танцую.
— Ну просто беда! — протянула она капризно. Ни один интересный мужчина не умеет двигать ногам, под музыку, костыли какие-то! Чему вас учили в институте?
Она понеслась дальше и с разбегу влетела в объятия Лубянского. Он пошатнулся, закрутился и так — с маху — ворвался с ней в толкотню танцующих пар.
— Опять приглашения? — спросила он мстительно. — Как вам не надоест — то в кино, то на танцы! А результат один — отказ!
— Не вас же приглашать! — отрезала она. — Вы и так должны за счастье считать, что я ваши приглашения принимаю. И вообще молчите, у вас это лучше получается.
К скучающему Лескову подошел Бачулин.
— Брось, Саня, не жалей, что вечерок потерял, — посоветовал он. — Все равно, хоть всю жизнь ухлопай на размышления, до сути не доберешься.
Лесков презрительно кивнул головой на танцующих.
— В этом ли суть?
— И в этом, а как же? Все же ритм — основа искусства, а к нему лирическая болтовня под музыку и выкаблучивание — нет, очень неплохо. Ты не говори. Душе изредка требуется подобный моральный душ и гимнастика чувств.
— Моей не нужно, — мрачно ответил Лесков. — И никто не требует от нее, чтобы она переменилась.
— Ну, это ты не скажи. Думаешь, я не вижу? Просто ты скрытничаешь очень, Саня, а это с друзьями нехорошо. Тут одна девушка — и собой ничего, просто хорошенькая — глаз с тебя не сводила: куда ты повернешься, туда и она. Везет тебе, Саня, льнут к тебе женщины! И с чего? Вроде ты их не балуешь ухаживанием.
Лесков небрежно показал глазами на Катю.
— Она?
Бачулин возмутился:
— Ну, вот еще! Эта за Лубянским числится, все знают. Постой, куда она девалась? — Бачулин долго присматривался к толпе, потом показал на Надю: — Вот она. Что, не правда?