Река рождается ручьями. Повесть об Александре Ульянове
Шрифт:
Цесаревич идет следом за матерью. Император и великий князь Гога замыкают шествие.
Августейшая семья располагается на диванах и в креслах вокруг столика из африканского базальта, подаренного, по преданию, еще прапрадедушке Павлу каким-то эфиопским негусом.
Ника раскрывает томик Гете. Звучат строки великого немца. Глаза императрицы увлажняются слезами. Гога смотрит в рот старшему брату, Александр Александрович краем уха прислушивается к недостаточно энергичному, по его мнению, немецкому произношению сына.
Высокая минута поэзии
Александра Александровича на мягком диване клонит в дрему. Все душевные силы императора направлены на борьбу со сном. Он встряхивает головой, смотрит на часы и неожиданно резко встает.
– Господа!
– громко, как в мужском обществе, говорит царь, забыв со сна, что сидит с женой и детьми.
– Господа, да ведь уже половина одиннадцатого! А молебен назначен на одиннадцать. Пора собираться. Я жду вас всех внизу.
И, одернув мундир, император выходит из гостиной.
Цесаревич обиженно закрывает книгу. Гога вопросительно смотрит на мать. Мария Федоровна встает и, обняв сыновей за плечи, уходит вместе с ними готовиться к выезду на заупокойную обедню.
2
1 марта 1887 года.
Петербург.
Утро.
Без двадцати одиннадцать.
Три террориста стоят напротив царского дворца.
Ровно шесть лет назад в этот же первый день весны, 1 марта 1881 года, бомбой, брошенной народовольцем Игнатием Гриневицким, был убит император Александр II. С тех пор русское правительство неоднократно заявляло, что в России нет и никогда больше не будет ни одного террориста.
Прошло шесть лет. И вот они снова стоят напротив царского дворца с бомбами в руках.
Три террориста.
Три юных рыцаря революции.
Три героя, решившие отдать свою жизнь прямо здесь, на месте покушения, на обагренной царской кровью мостовой.
1 марта 1887 года. Первый день весны. Без четверти одиннадцать.
На дверях лавки колониальных товаров на Невском проспекте необычная для этого времени в воскресенье табличка: «Просим извинения у г.г. покупателей. Торговля временно закрыта для получения новых, весьма привлекательных товаров».
Внутри лавки - белый как мел хозяин грек. Рядом с ним боком к большому окну сидит в смушковой бекеше жандармский ротмистр.
– Я же вам сказал, - сквозь зубы шипит ротмистр, - не пяльте на меня глаза. Подсчитывайте выручку! Делайте вид, что вы действительно получаете товары.
– За цто?
– со слезами в голосе бормочет грек, щелкая костяшками счетов.
– Я зе ни в цем не виноват. За цто?
В лавку непрерывно входят агенты. Докладывают коротко, быстро.
– Ваше высокородь, Волохов сошелся с Канчером: сделали друг другу сигнал.
– Ваше высокородь, Генералов вытащил носовой платок, долго по сторонам смотрел, потом сморкнулся.
– Горкун перешел через Фонтанку. Стоит у дворца.
– Осипанов в
– Ваше высокородь, Андреюшкин два раза на церковь перекрестился. Шептал что-то.
– Ваше высокородь, Горкун Канчеру подмигнул.
– Горкун ушел, Канчер остался.
– Волохов опять к мосту идет.
– Ваше высокородь, Осипанов у Генералова время спрашивал. Переговорили о чем-то.
У ротмистра от напряжения разламывалась голова. По всем правилам сыска и охранной службы - надо брать. И немедленно. Но ведь это же Невский. Воскресенье. Сотни свидетелей. И если ничего серьезного не окажется, пойдут всякие письма, протесты...
Нет, уж пускай лучше пока сыскные просто «выпасывают» студентов. Тем более что и сам Дурново, директор департамента полиции, высказался за то, чтобы не трогать их вплоть до особого распоряжения. А то ведь Европа-то поносит Петербург за закрытие щедринского журнала. И свои либералы, мать их в перемать, изнутри раскачивают качели.
А проклятый грек, хозяин лавки, ноет за спиной, как сверло:
– За цто? За цто? Я зе цестный целовек. У меня циновники цай покупают.
– Замолчите, - говорит, не отрываясь от окна, ротмистр, - не то я прикажу вас арестовать.
– А за цто зе, за цто?
– чуть не плачет грек.
– Пересчитайте-ка лучше еще раз свою выручку, - советует жандарм.
– Я узе пересчитал есцо раз.
– Ну так пересчитайте в третий раз!
– Зацем?
– стонет грек.
Ротмистр в бешенстве поворачивается от окна, смотрит на хозяина белыми глазами.
– Считай деньги! Кому говорят, турецкая твоя морда!
Без десяти одиннадцать.
Наследник престола цесаревич Николай Александрович, одетый в теплый Преображенский мундир, первым спускается в вестибюль Аничкова дворца. Еще никого нет. Даже папа, который выше всего в жизни ставит аккуратность и точность. Цесаревич доволен. Он первый. Таким образом, еще раз будет подчеркнута его, наследника престола, пунктуальность и уважение к правилам папа.
– Ваше высокородь, Генералов за пазуху руку сунул.
– Ваше высокородь, Андреюшкин в другой раз на храм божий перекрестился.
– Ваше высокородь, Горкун, Канчер и Волохов прямо в царские ворота влезли.
– Ваше высокородь, Осипанов-то у других время спрашивает, а у самого часы имеются. Только сейчас доставал их и смотрел, который час.
«Есть ли у них какая-нибудь прямая цель?
– ломает голову ротмистр.
– Зачем они эти кульки с собой носят? На пасху, что ли, собрались?»
Без пяти одиннадцать.
Почти одновременно сверху спускаются в вестибюль император и Мария Федоровна. Императрица взглядом дает понять Нике, что она довольна тем, что он опередил их. Это из арсенала хороших манер - быть на месте несколько раньше других. Минута в минуту приходят только солдафоны.