Река рождается ручьями. Повесть об Александре Ульянове
Шрифт:
– ...и супруге его Ольге Федоровне Герцогине Баденской Цецилии-А-августе...
Подгулявший ямщичок решает исправиться.
– Ве-ечная па-амять!
– орет он, дико вытаращив на околоточного глаза.
Проходящие мимо них в гору рядом с гружеными санями извозные киснут от беззвучного хохота. Смеется, прикрыв лицо перчаткой, и их благородие господин Минин.
– Лапоть, - произносит, наконец, околоточный, справившись со смехом, - дура деревенская. Не вечная память, а многая лета.
Подводчик бледнеет.
– Ваше благородие,
Полицейский смотрит на мужика пристально, изучающе.
– Ладно, - добродушно говорит он, - чего уж там. Не погублю. Я и сам из простых... Кроме того, сегодня я... кхм... По случаю провозглашения...
– Ваше благородие, - ободряется догадливый ямщичок, - может, покушаешь с нами белого вина, а? Тут неподалеку. Ребята меня дожидаются, артель.
Околоточный изображает лицом непродолжительное раздумье и тут же соглашается.
– Белого вина, конечно, покушать можно, - говорит он, подсаживаясь на подводу.
– Отчего же не покушать белого вина, ежели артель дожидается?
И уже самое малое время спустя их благородие господин Минин сидит в теплом амбаре на рогожном куле в кругу забулдыжного вида полубосяцких личностей и, держа в одной руке кружку с белым вином (сиречь - сивухой, бракованной смирновкой), а в другой - огурец, разглагольствует о жизни вообще и о своей нелегкой службе в частности. Артель, полуоткрыв рты, смотрит на подгулявшее благородие с озорным интересом. Каждый готов прийти на помощь гостю, если красноречие его рано иссякнет, с каким-нибудь новым охальным вопросом, требующим немедленного ответа.
– Я вам, ребята, так скажу, - рассуждает околоточный, - в нашем деле главное - это видеть скрозь. Идет, к примеру, студент по улице с книгой. Все глядят, видят - книга. Ну и слава богу, так, что ли?
– Так, так, - поддакивает артель, - слава богу.
– А я смотрю скрозь. И вижу, в книге бомба заделанная, а?
– Ай, ай, - удивляется артель.
– Это что же? Это непорядок.
– То-то и оно, - говорит околоточный и поднимает вверх указательный палец.
– То-то и оно.
Потом он подносит правой рукой кружку ко рту и, сильно запрокинувшись, выливает в себя ее содержимое, одновременно левой рукой придерживая форменную шапку. Артель в это время вся полностью внимательно смотрит на наружное дно кружки, как бы прикидывая, сколько еще вина влезет в их благородие и не будет ли от этого утеснения остальному опчеству.
– Ыых!
– выдыхает околоточный рожденное в груди жаркое пламя.
– Зелено вино!
Артель, как бы убедившись в правильности своих опасений, обменивается многозначительными взглядами и тоже пьет, но бессловесно, молча - из уважения к гостю.
– Теперь другое дело, - хрустит огурцом их благородие.
– Откудова идет все баловство? Опять же от студентов. Их учат, а они бунтуют. Прочел книгу, садится и динамит из ее делает, бомбу.
– Ну-у?
– дивится артель пуще прежнего.
–
Артель молчит. В такие высоты им залетать еще не приходилось.
– То-то и оно, - снова поднимает указательный палец околоточный, - то-то и оно.
Наступает молчание. Все чувствуют: теперь говорить чего-нибудь такое, без понятия - нельзя. Теперь надо расстараться.
– Ваше благородие, - с подъемом говорит ямщичок, приведший господина Минина в компанию, - может, примешь вторую? Сделай божецкую милость!
– Налить, налить!
– шумит артель, сообразив, что то самое - «с понятием» - найдено.
– Прими, ваше благородие. Для уважения. Оченно просим. Как говорится, от души. Никак нельзя.
Околоточный опять изображает лицом непродолжительное раздумье и быстро соглашается принять вторую.
– Отчего же не принять вторую, ежели артель желает, - бормочет он, глядя в налитую до краев кружку, - можно и вторую принять.
Теперь уже пьют все вместе, шумно закусывают, закуривают, - вино выровняло всех, позвало к общему разговору.
– Ваше благородие, - говорит ближе всех к Минину сидящий артельщик (с виду малый разбитной, бойкий), - а верно в народе болтают, будто в Петербурге царя нашего вдругорядь бомбой убить хотели?
– А я про что говорю?
– стучит в грудь кулаком охмелевшее благородие.
– Студенты и хотели. Их учат, чтобы книги читать, а они в книгу бомбу заделали!
– Ну-у?
– не перестает удивляться артель.
– И чего ж она?
– Кто она?
– Бомба-то. Разорвалась ай нет?
– Упредили. Служба - она не дремлет. Аккурат возле самого дворца взяли злодеев.
– Ай, ай.
– Ваше благородие, - интересуется все тот же бойкий артельщик, - а говорят, будто среди этих, которые с бомбами ходили, ктой-то из наших, симбирских, был, из дворянских детей, а?
Господин Минин укалывает артельщика быстрым, почти мгновенным взглядом, потом опускает глаза и спрашивает безразлично, нехотя, вроде бы и без всякого интереса для себя,
– А кто говорит-то? Где?
– Да я уж и не помню где, - отвечает артельщик, не чувствуя в вопросах полицейского никакого подвоха.
– То ли здесь, на пристанях, то ли на базаре...
– Из наших, из дворянских детей?
– задумчиво повторяет околоточный и, очень выразительно пожав плечами, говорит решительно, безо всяких сомнений.
– Вряд ли.
Потом их благородие господин Минин встает, поправляет портупею, форменную шапку.
– Ну, ребята, спаси Христос за хлеб, за соль вашу, за угощение, за компанию.
– Мы, ваше благородие, завсегда рады, мы от души.
Околоточный делает пальцем знак, чтобы артель придвинулась к нему ближе, и, когда головы, соединившись почти вплотную, сдвигаются к нему, говорит тихо: