Шрифт:
Пролог
Ранней осенью Зона выглядит, как и вся нормальная природа: буйство красок, растительности, умиротворяющая тишина и спокойствие, располагают к тому, чтобы прилечь на траву, сорвать какую-нибудь былинку и увлечённо пожёвывая её, смотреть на облака, выстраивая из них воздушные замки и парусные корабли.
В этой тишине, есть то, что называют одухотворённостью или нирваной, кому как нравится. В такие моменты вспоминаешь свою прошлую жизнь, подолгу представляя то, где был, что делал и как делал. Хочется вспомнить о том, что ты находился там, где фраза «сходил в лес за грибами», представляет собой, просто значение этой фразы: что просто сходил, просто в лес и именно за грибами. А не красться по непролазному
Но в Зоне, таких расслабляющих моментов просто не бывает, а если и случаются, то только у костра, в деревне, на границе периметра. Романтики внутри Зоны не выживают, потому, что невозможно любоваться природой, умиляться от местной фауны, мечтать о высших материях и в тоже время отстреливаться от той же фауны, обшаривать мёртвых искателей приключений и не тронуться умом от этой человеческой грязи и равнодушия. Поэтому романтиков здесь нет.
Если бы любому вменяемому человеку, не совершившего в своей жизни ничего противозаконного, сказали, что он сможет убивать и мародёрствовать, как минимум он в это не поверил, как максимум тот, кто пообещал ему такие поступки, получил бы по физиономии. Но инстинкт выживания делает своё дело. И тот, кто дома, за всю свою жизнь мухи не обидел, внутри Зоны становится или матёрым сталкером, знающим и умеющим всё или погибает. Это естественный отбор: он был, он есть, он будет. Именно поэтому романтиков здесь нет.
Глава 1
1
Небо было, безмятежно синего цвета, местами разбавленное робкими барашками облачков. Птицы, самозабвенно пересвистывались на все лады, радуясь ещё одному солнечному дню. Природа находилась в том состоянии, которое называют – томлением. Кажется, прекратились все войны и конфликты. Казалось, это томление, действует на все и всех, и все живое и неживое также томится и радуется этому чудесному дню.
Нелюдь, шёл по лесной поляне, сплошь заросшей крапивой и чертополохом. Колючие головки сорняка, с радостью цеплялись за нового хозяина, видимо надеясь своим присутствием, украсить его амуницию. Он иногда останавливался и прислушивался к окружающим звукам, с улыбкой внимая, трель щебечущих пичужек. Часто доставал КПК и всматриваясь в него, недовольно хмурился. До кромки леса, оставалось каких-нибудь метров пятьдесят, когда Нелюдь взглянув на экран прибора, поменял курс и свернул направо, он двигался к зарослям ивняка, которые сизой стеной виднелись впереди.
Солнце не на шутку разгулялось и в тяжёлом защитном комбинезоне ощутимо становилось жарко, хотя стояло начало сентября, погода была, как поздняя весенняя. Он шёл не спеша, приглядываясь и прислушиваясь, лишь однажды остановился и, просканировав пространство перед собой, обошёл небольшую аномалию. Минут через сорок он подошёл к ивняку. Живая изгородь стояла перед ним как тевтонская крепость, не собираясь никого пропускать дальше, но у человека были иные задачи и видимо он твёрдо решил пройти именно здесь, а не идти в обход.
Нелюдь вздохнул, поправил автомат, одёрнул амуницию надел на голову капюшон и, затянув на подбородке его тесемки, шагнул вперёд.
Продираясь сквозь монолитный строй гибких прутьев, он не забывал поглядывать в карманный компьютер, время от времени корректируя курс и поворачивая вправо, влево, а иногда и вообще назад. Но в его движениях не было хаотичных, дёрганых действий, какие бывают, когда человек заблудился. Нет, он имел цель и шёл к ней.
Человек – существо стадное, и практически всегда, оставшись один, он начинает искать себе собеседника, друга или просто постороннего для того, чтобы излить душу, принять совет или просто поболтать ни о чём. В этом состоит вся задумка божья или природы, стадо проще контролировать и направлять в нужное русло мысли и поступки людей, потому, что толпа – это как озеро или лужа, которые проще держать в ограниченном пространстве. В противоположность толпе, одиночных индивидуумов труднее держать под контролем, поскольку один человек способен мыслить и осознавать свои действия, один человек представляет собой ручеек или реку, которые текут по своему только им одним понятному направлению.
Естественно, чтобы изменить русло реки надо приложить гораздо больше усилий. Нелюдь был рекой. В самом широком смысле. Он тёк туда, куда хотел и тогда, когда хотел. Он очень мало общался с людьми, в основном с торговцами и перекупщиками. Своё прозвище он получил не потому, что был угрюмым и нелюдимым, а по той простой причине, что он был романтиком.
2
За периметром, в ТОЙ жизни, он работал в детской школе искусств, преподавал музыку. Двадцать четыре года из своих сорока пяти лет, был женат и что называется, был самым настоящим подкаблучником. И фамилия у него была подходящая – Башмаков. Жена, называла его, Башмак.
Женился он рано, да и, то только потому, что этого хотела его мать. За него в той жизни, всё решали другие люди, где жить и как жить. Его жена не была гром-баба, нет, она была обычной худенькой женщиной, невысокого роста с жиденькими волосами и невыразительным, каменным лицом. Свои волосы она зачёсывала назад и туго стягивала резинкой, отчего её и без того жёсткое лицо принимало хищное выражение. У неё был тихий, спокойный голос, но разговаривая с ним, она, смотрела ему в глаза, не мигая, как змея и под этим взглядом он ёжился и робел. В такие моменты у него возникало желание убежать куда-нибудь, но его ноги и руки отказывались ему подчиняться и он слушал внимательно то, что она говорила, и выполнял абсолютно всё так, как она объяснила. Отчасти потому, что всегда делал всё на совесть, но главным образом для того, чтобы не видеть этого взгляда и не чувствовать предательской дрожи в ногах.
На работе, он обучал детей, игре на фортепиано, и вечерами, когда все расходились по домам, иногда засиживался допоздна, перебирая клавиши старенького пианино. Тихо играя «Лунную сонату», он погружался в свои мысли, перед ним вставали фантастические картины героических поступков, которые им совершались и, играя умиротворяющую мелодию Бетховена, он хотел убежать от своей хищной жены, от скучной, однообразной жизни и от своей душевной немощи. А потом, закончив свою грустную ноту, он брёл домой, приволакивая ноги не от усталости, а от желания подольше протянуть миг свободы, от всего, что его угнетало.
Детей у них не было, да собственно они и не особо стремились завести их. Жена всегда говорила, что не хочет иметь детей от мужа – тряпки, а он, ненавидя её в такие моменты, мысленно, соглашался с ней, приводя себе, в подтверждение её слов различные доводы. Так и существовали они, живя вместе, но находясь каждый в своём мирке.
Вскоре грянули 90-годы. Детскую школу искусств закрыли, всех учителей разогнали. Башмаков обивал пороги различных контор, но, увы, музыка была никому не нужна, в страну хлынул бум предпринимательства. У Башмакова не было волчьей хватки и жёсткой наглости, для того чтобы вести бизнес надо было уметь идти по головам, а иногда и по трупам. У него не было таких качеств. Жена требовала денег, он брался за любые шабашки, но денег не было. В конце концов, она ушла от него, сказав, «Ты был никем, им же и останешься».
От обиды и предательства он начал пить и падал на дно всё глубже, а однажды пришли дюжие парни, заставили подписать какие-то бумаги и, сунув ему в карман бутылку водки, вышвырнули из квартиры. Так он стал ничем.
Он копался в помойках, ночевал в теплотрассах, и через полгода, в грязном, вшивом человеке в засаленной рваной одежде, его не узнала бы, даже бывшая жена. Для пропитания он собирал бутылки, тряпьё и бумагу на железнодорожном вокзале, и сдавал всё это в утильсырье за копейки. Когда поживиться было нечем, и голод скручивал его пополам, Башмаков, вставал у дверей вокзала и протягивал руку. Первое время ему удавалось насобирать довольно прилично милостыни, но потом его стали гонять от дверей, сначала дежурные по вокзалу, а затем объявились свои вокзальные нищие, которые избили его, и предупредили, чтобы он там больше не появлялся, иначе убьют.