Реки не умирают. Возраст земли
Шрифт:
— Была у нас одна девица. Отказалась ехать.
— Что значит отказалась? Почему отказалась?
— В степи нет парикмахерской.
— Ага, негде делать маникюр? Надо было получше попросить эту к н я г и н ю К е р н заняться тобольским керном. Познакомили бы ее с инженером Сольцевой. Может, личный пример Настасьи Дмитриевны подействовал бы.
— Совсем захвалили Сольцеву, — уже раздраженно сказал Полухин. — Теперь она больше тратит времени на жалобы, чем на работу.
— Значит, довели.
— Зазналась она.
— Побольше бы
Длинные брови Виктора изумленно вскинулись, он низко опустил голову, чтобы не встретиться взглядом с Каменицким. Все же припомнил Георгий Леонтьевич прошлогодний разговор в управлении. Ну зачем? Теперь начнет любой и, каждый посмеиваться над тем, как м о к р ы й геолог собирался выйти из воды сухим.
Георгий сам пожалел парня, да было поздно.
— Если останетесь ночевать, то комната у нас готова, — сказал Полухин, закрыв необычную планерку.
— Нет, спасибо, Василий Васильевич, загляну к отцу. Тут каких-нибудь полчаса езды.
Апрельское солнце закатилось, когда пропыленный «газик» поднялся на гребень кряжистого увала, что разделяет два соседних города — Ярск и Молодогорск. Цветные многоярусные дымы металлургического комбината на фоне вечерней зари создавали иллюзию вселенского пожара. Георгий притормозил машину.
— Все-таки растет наш комбинат, вопреки Голосову и компании.
— Не любишь ты профессора, — заметила Павла, свободно перейдя на «ты».
— Грешник, терпеть не могу конъюнктурщиков.
— Согласись, ты преувеличиваешь его роль во всей этой истории с комбинатом.
— Нет, скорее преуменьшаю, — сказал он и снова набавил скорость.
Павла не хотела сейчас возражать ему. Вообще-то она была почти согласна с ним, однако считала, что он слишком крут. Вот сегодня поставил Витю Дробота в неудобное положение. Мало ли что бывает в молодости: иные ее грехи, не очень серьезные, может быть, и не следует ставить в укор при каждом случае. В конце концов главный педагог — время.
Их ждал у калитки сам Леонтий Иванович. Не успели они завести машину во двор, как выбежала Любка. Вслед за внучкой вышла, прихрамывая на больную ногу, Любовь Тихоновна. Она радушно поздоровалась с Павлой, но упрекнула сына:
— Ты, Жора, совсем глаз не кажешь.
И снова повернувшись к Метелевой, добавила по-свойски:
— Хоть бы вы, Павла Прокофьевна, взяли его в руки.
— Ну, что вы, — только и сказала Павла.
— Молодцы, что заехали, сегодня у нас пельмени.
— А это мы почувствовали по запаху еще с Ковыльного увала! — сказал Георгий.
Любка принялась ухаживать за гостьей. Провела ее в ванную, принесла чистое полотенце, домашние туфли и все старалась угадать каждое желание
— Сейчас явится наша молодежь, — сказал Леонтий Иванович.
— Семеро одного не ждут, — говорила Любовь Тихоновна, накрывая стол. — Пожалуйста, Павла Прокофьевна, Георгий, прошу к столу. Я уже запустила пельмени. Садитесь, садитесь.
Пришел Олег. Он так растерялся, увидев Павлу, что лишь торопливо кивнул ей головой в знак приветствия и сказал матери с порога:
— Я на одну минуту, дежурю сегодня.
— Поешь, тогда иди.
— Не могу, извините, — обратился он уже ко всем и быстро вышел летучей походкой занятого человека.
Любовь Тихоновна только развела руками.
— Чтобы Олешка отказался от пельменей, да он их во сне видит!
Любка хитро ухмыльнулась: эх, бабушка, бабушка, и не знаете вы вовсе, что кому снится.
Мужчины не придали никакого значения тому, что Олег отказался ужинать, — стало быть, есть неотложные дела на стройке. Павла не выразила ни удивления, ни сожаления, хотя она-то лучше всех знала, почему ушел Олег, придумав на скорую руку какое-то дежурство.
— А вот и Сашенька! — объявила хозяйка, возвращаясь из кухни с огромным блюдом, доверху наполненным дымящимися пельменями.
Следом за ней степенно вошла Саша. Она расцеловала отца, потом учтиво, с достоинством взрослой девушки, поздоровалась с Павлой и села рядом с бабушкой, чтобы вовремя помочь, если надо что-нибудь подать на стол.
Павла давно не видела Шуру: она, кажется, округлилась и выглядела теперь действительно взрослой девушкой. Только склад пухлых губ остался прежним, полудетским: «а меня все равно не проведешь».
Они сидели на разных концах стола, друг против друга, и Павла как старшая свободно рассматривала Шурочку, которая за последний год сделалась похожей на мать еще больше. Это точное сходство, что называется, две капли воды, тревожило Павлу: дочь Георгия всякий раз будет живо напоминать ему Зою Александровну.
Саше тоже хотелось получше рассмотреть будущую мачеху. Она ловила и те немногие минуты, когда та обращалась к отцу или бабушке. Но Павла тут же переводила взгляд на Шуру, и тогда они, встретившись глазами, пытались безошибочно прочесть мысли друг друга. Ну, разумеется, Павла ч и т а л а куда увереннее, тем более, что Шура не выдерживала ее колдовского взгляда и, тушуясь, опускала голову. Оттого ее ч т е н и е было отрывочным — всего несколько слов, по которым нужно догадаться о всей фразе. Но потом она набралась смелости и до конца прочла в глазах Павлы Прокофьевны: «Да мы с тобой еще станем близкими друзьями, все позавидуют нашей дружбе». Она ответила ей откровенным признанием: «Я же ничего не имею против вас лично, просто мне больно, понимаете, больно за маму». — «Тут уж я бессильна», — коротко и вроде бы сердито глянула на нее эта счастливая женщина.