Реки не умирают. Возраст земли
Шрифт:
— Войновский зайдет к вам. Когда лучше?
— По такому случаю пусть заходит в любое время дня и ночи.
Плесум не сдержал улыбку.
— Но ты это правду мне говоришь, Иван Иванович?
— Сущую.
— За многие годы я разуверился в мудрецах.
— То все были странники от науки, а этот свой, доморощенный кандидат.
— Спасибо за новость, Иван Иванович. Теперь, все объехав, все посмотрев, я, как медведь таежный, могу отправиться на лежку.
Он потянулся за керном, собираясь домой, и неожиданно почувствовал себя плохо, уронил голову на грудь.
— Что
— Пройдет, надышался свежим воздухом... — трудно сказал Каменицкий, все больше клонясь к столу.
Плесум помог ему добраться до дивана.
— Я сейчас вызову «скорую помощь».
— Не надо бы... — совсем уже тихо сказал Леонтий Иванович.
Приехавший врач сделал укол, потом включил электрокардиограф. Читая кардиограмму, он хмурился, покачивал, головой. Плесум ждал, что скажет врач, и, не дождавшись, спросил нетерпеливым полушепотом:
— Ну, как?..
— Похоже на предынфарктное состояние, придется положить в больницу.
— Только домой... — сказал Леонтий Иванович.
На следующий день больному стало лучше. Любовь Тихоновна не отходила от мужа вместе с дежурной медсестрой. Вгорячах она вызвала Георгия, он примчался с утренним рейсовым самолетом. (За всю жизнь Леонтий Иванович ни разу не болел, и первая в его жизни «скорая помощь» напугала Любовь Тихоновну.) Но сегодня серьезная опасность миновала, как пытался успокоить ее прилетевший с Георгием известный кардиолог.
Удастся ли этому профессору помочь Леонтию Ивановичу выстоять против другого профессора, Голосова, который кинул камень прямо в сердце?
Он то и дело забывался от неимоверного упадка сил и сразу же оказывался в кругу поразительно четких видений минувшего...
Вот он входит в кабинет народного комиссара тяжелой промышленности. Навстречу поднимается из-за стола Орджоникидзе, хорошо знакомый по газетным фотографиям. Невысок, коренаст, глаза очень усталые, даже грустные. Они крепко пожимают друг другу руки, и Орджоникидзе широким восточным жестом приглашает его в кожаное кресло, а сам не спеша, вразвалку обходит стол, грузно опускается на свой полумягкий стул.
— Так вот вы какой, — говорит нарком. — А я считал, что раз Каменицкий, то глыба настоящая!
— Вы мне тоже казались выше ростом.
— Уважаю людей откровенных. Ну, чем порадуете?
— Ваше задание выполнено, товарищ народный комиссар...
— Постойте, постойте. Я попрошу вас не рапортовать, а рассказывать.
— Простите, Григорий Константинович.
— Это журналисты называют меня к о м а н д а р м о м тяжелой индустрии, а вообще-то я человек штатский, хотя и привык с гражданской войны к шинели...
И он, Каменицкий, освоившись немного, уже неторопливо повел рассказ о том, как несколько лет назад ему удалось открыть хромиты с малым содержанием никеля — всего около одного процента. Тогда никто не знал, что делать с такой рудой, как извлекать из нее металл. Быть может, дело тем и кончилось бы, но тут из геологического треста, из Самары, сообщили, что Москва настаивает на поисках богатой руды. Пришлось временно
— На ловца и зверь бежит! — сказал Орджоникидзе.
— Мне просто везло, Григорий Константинович.
— Не надо скромничать. А как вы считаете, где следует заложить комбинат?
— Конечно, в Ярске!
— Почему в Ярске?
— Место удобное, рядом река. Легче протянуть железнодорожную ветку в степь, чем строить комбинат в безводной степи.
— Да, пожалуй.
— У меня есть некоторые расчеты.
— Даже и расчеты? Это совсем хорошо, товарищ Каменицкий. Что ж, будем создавать отечественную никелевую промышленность. Без никеля нет спецсталей, а без них нет современного машиностроения.
Зазвонил один из телефонов, что стояли на тумбочке по левую руку наркома. Он недовольно поморщился, взял трубку.
— Челябинск? — глухо переспросил он. — Да-да, слушаю, слушаю вас...
Недовольное выражение на лице сменилось деловым, строгим. Потом его крупное выразительное лицо тронула едва заметная улыбка, в задумчивых глазах заиграли, засветились лукавые искорки. Он свободной рукой поправил свои вялые усы и молодцевато приосанился.
— А что я вам говорил, когда был у вас на заводе!.. Очень хорошо, что не забыли. Так держать — и наша возьмет! До свидания, товарищи. Спасибо...
Он машинально, не глядя на рычаг, опустил трубку и придвинулся к столу, налегая широкой, сильной грудью на стол.
— Ваши соседи с Челябинского ферросплавного, наконец, выбились в люди, начали выполнять государственный план. Вот вчера пустили новую плавильную печь. Так мы скоро полностью обеспечим себя феррохромом.
— Челябинск — бывший уездный городок нашей губернии, — вроде бы напомнил Леонтий Иванович.
— Да вы патриот своей губернии!.. Что ж, на то и индустриализация: кто был ничем, тот станет всем! Губерния, губерния... А знаете, что весь Южный Урал очень, очень подходит для производства качественных сталей. Челябинские ферросплавы — это уже реальность, как видите. Через некоторое время будет ваш ярский никель. Ну, а в следующую пятилетку отгрохаем там у вас комбинат природнолегированной стали. Ну, каково, Леонтий Иванович?
— Да я во сне вижу все эти комбинаты.
— Вот таким и должен быть геолог советской формации. Открыл руду — не успокаивайся до тех пор, пока не пойдет она в дело...
Телефонный звонок опять помешал ему. Он нетерпеливо постучал цветным карандашом по бемскому стеклу, лежавшему на столе, ожидая, когда междугородная соединит его с тем, кто вызывает Москву.
— А-а, Баймак!.. — Он заговорщицки подмигнул: вот, мол, и еще один звонок с вашего Урала!
Но по мере того, как Серго слушал очередного телефонного собеседника, он все больше мрачнел и хмурился, то подвигая к себе чистый лист бумаги, то сердито отодвигая в сторону.