Реки не умирают. Возраст земли
Шрифт:
— Нет, захватим с собой даже всякую рухлядь, на память о нашей молодости. Больше никуда переезжать не станем.
— Кочевника исправит...
— Хочешь сказать, могила?
— Вон тот же Верховцев как прочно обосновался. Каменная дача, машина, катер. Живет в свое удовольствие.
— Никогда не завидуй мещанскому благополучию.
— Подумаешь, какой спартанец! Так живут многие, а ты брезгливо называешь их неомещанами. Не много ли на себя берешь? Один ты идешь в ногу...
— Марина
Она расплакалась, вышла в коридор. Василиса Даниловна растерянно огляделась.
— Не нужно бы вам при девочках, Марат.
— Они почти взрослые.
Тоня и Зина не смели поднять глаз на отца и не решались уйти вслед за матерью.
— Ну-ну, ступайте к ней, — сказал он дочерям. — Только сами не расплачьтесь.
— Тебе
Валентин Антонович писал теперь от случая к случаю. А это он в сорок четвертом году прислал Марату завещание мамы. Потом, вскоре после Победы, приехал на Урал, чтобы познакомиться, и оставил на память орден Отечественной войны, которым была награждена капитан медицинской службы Карташева. В пятидесятые годы они встречались довольно часто, когда Марат учился в институте, даже ездили в Молдавию, где на высоком берегу Днестра, напротив Бендерской крепости, отыскали могилу матери и установили, камень вместо фанерного низенького обелиска с выцветшей надписью. Богачев охотно рассказывал о последних месяцах фронтового бытия Полины Семеновны. Иногда увлекался, и Марат невольно задумывался о его отношениях с мамой. Однако спросить прямо не мог. Валентин Антонович сам спохватывался, начинал говорить о полковнике Родионове, который помнил еще Веру Тимофеевну, но, к сожалению, не дотянул до конца войны: умер в тыловом госпитале зимой сорок пятого, немного пережив свою «крестницу», как звал Полину...
С течением лет переписка Марата с Богачевым стала ослабевать, а не виделись они вообще давненько. Валентин Антонович вышел в отставку, живет с семьей в подмосковном дачном городке, где скорые поезда не останавливаются. Уже не раз хотел Марат пересесть в Москве на электричку и навестить однополчанина мамы. Да все никак не собрался до сих пор, все мимо, мимо. Нехорошо, конечно, тем более что есть о чем поговорить по душам. И он искренне обрадовался этому письму, позабыв о слезах Марины.
Валентин Антонович умел писать о жизни крупно, хотя и ценил, как разведчик, иные мелкие подробности. Он легко переходил от семейных дел к событиям общего плана, к тому же не любил заемных слов и обо всем судил открыто, независимо. Для Марата его письма были предметным уроком гражданского откровения.
Сегодня он приписал в конце: «Надо бы увидеться нам с тобой. А то Косая начинает бить по моему квадрату: недолет — перелет, недолет — перелет. Оно и немудрено, после войны прошла без малого треть века».
«До вашего-то «квадрата», Валентин Антонович, еще далековато!» — подумал Марат, отложив его большущее послание, которое было так кстати. И сейчас же, под настроение, начал ответ Богачеву о своем решении переехать на Урал.
Только женщина может поступиться ради детей чем угодно: любовью, семьей, положением в обществе. Такой была и Алла Сергеевна до гибели Максимки. Это случилось на Волге, где сын купался вместе с отцом, когда они отдыхали под Ярославлем. Отец переживал не меньше, но с той поры Алла совсем переменилась, и Вячеслава Михайловича раздражала ее хроническая отчужденность.
Сегодня она сказала ему за ужином:
— Больше не могу, пойду работать.
Он снял очки, протер их и с головы до ног окинул ее снисходительным взглядом.
— Помилуй, в твои годы начинать все сначала?
— А какие мои годы? Я еще и не жила.
— Вот те раз!
— Да-да, все для твоего «тыла», как ты любишь говорить дружкам-приятелям.
— Но чем, скажи на милость, мы будем заниматься?
— Как чем? Я такой же инженер, как и ты.
— Думаю, что лучше.
— Не играй, пожалуйста, я тебя знаю.
Верховцев встал, по привычке заходил по комнате, огибая круглый стол, на котором лежали ее сигареты. На втором круге он не выдержал, закурил.
— Иди, иди, работай. Тем более — освобождается приличная должность в Гидропроекте. Карташев уходит.
— Уходит? Недолго он выдержал с тобой.
— Я ни при чей. Он помешан на Урале.
— Инженер, помешанный на своей идее, достоин уважения... Представляю, как ты уговаривал его в интересах собственного престижа. Какому начальнику приятно, когда уходят стоящие люди.
— Скатертью дорога! Наш институт не место для маниловых.
— О да! Тебе подавай высотные плотины, уникальные ГЭС, сверхмощные турбины, все первой величины. Ты аристократ в гидротехнике.
— И это ты называешь аристократизмом?
— Черновая изыскательская работа, да еще связанная с каким-то риском, да еще в целях какого-то там орошения — нет, это тебе, Вячеслав Михайлович, не подходит. Ты любишь позировать на великих стройках.
— Ну, знаешь...
— Однако те, кого ты привык считать фантазерами, подальше тебя смотрят.
— Избавь. Я не желаю разговаривать в подобном тоне.
— А кто, кроме жены, скажет тебе правду?
— Иди ты к черту со своей моралью! — запальчиво бросил он и вышел из столовой.
Алла курила до тех пор, пока не закружилась голова. Ничего не хотелось делать, даже убирать посуду. Иные люди говорят под старость лет, что будь у них вторая жизнь, они бы и ее прожили точно так, как первую. Этого Алла не могла себе сказать и в середине жизни. Академик Жук видел в ней гидротехника божьей милостью. Сергей Яковлевич сильно преувеличивал по доброте душевной, хотя ее дипломный проект был оставлен в фундаментальной библиотеке института, что являлось для студентов высшей похвалой. Ну, а потом жизнь сложилась наперекор ее желаниям. Беда не в раннем замужестве, беда в том, что муж ревниво относился к инженерному таланту молоденькой жены. Она целыми днями просиживала над его расчетами, чертежами, надеясь, что еще займется самостоятельной работой, — сын скоро пойдет в школу. Однако все разом рухнуло, когда утонул Максимка... Понадобились годы, чтобы утихла боль. За это время Вячеслав Михайлович успел дважды побывать за границей — на Ниле и Дунае — и вернулся оттуда вполне довольный своей фортуной. А ей не повезло о самого начала, и никому, кажется, нет до нее никакого дела, в том числе мужу. Вот и Марат уезжает, Конечно, они не искали встреч, не упрекали ни в чем друг друга, но то, что эти несколько лет жили в одном городе, как-то смягчило ее одиночество. Несбывшееся в молодости было тут, рядом, отчего казалось, что и молодость не слишком отдалилась. Но теперь не только время, вдобавок пространство разделит их окончательно. О-о, пространство еще безучастнее времени.
Что ж, виновата во всем она. Убедившись в этом вскоре после замужества, она решилась на отчаянный шаг: сама явилась к Марату в гостиницу, когда тот приехал по делам на Волжский гидроузел, и прямо заявила ему с порога: вот пришла, чтобы повиниться, Марат был так поражен, что не предложил ей сесть. Она стояла и ждала. Тогда он неловко, с опозданием пригласил ее в кресло. Они сидели друг против друга, не зная, что и как говорить дальше. Она думала, что он бросится к ней, расцелует ее, свою давнюю любовь. Но Марат, кажется, не мог связать двух слов. «Да любил ли ты меня вообще?» — спросила она и ужаснулась своему вопросу. Он низко опустил голову, поискал глазами на столе пачку сигарет, начал закуривать. Он сердито бросал спички, которые никак не загорались. Она взяла у него коробку, легко зажгла первую же спичку и, грустно улыбаясь, кивнула на веселый огонек. Марат жадно затянулся, глухо сказал в сторону: «Любил и люблю». — «Так почему ты не смотришь мне в глаза?» Он сделал усилие, над собой и заглянул в ее лицо: «Эх, Алла, Алла...» — «Только ни в чем не упрекай, иначе я уйду». — «Что ты, я не собираюсь упрекать». — «И никогда не будешь?» — «Никогда», — клятвенно произнес Марат, «Спасибо». — Она дерзко поцеловала его, пытаясь поощрить своей лаской. Но Марат, святой якобинец Марат, точно в красивом сне, хотел и не мог ответить тем же. Наконец он вернулся к яви, с сожалением огляделся: «Эх, Алла, где же и ты была раньше? Я недавно женился...»
Она упала на стол, заплакала. Наревелась досыта. И чем нежнее он гладил ее разметавшиеся волосы, плечи, руки, тем больнее ныло сердце.
Да, если бы жизнь начать сызнова...
Чтобы как-нибудь отвлечься от своих мыслей, она придвинула сейчас к себе настольный календарь и принялась неспешно листать его, читая хорошо знакомые имена. Она еще студенткой удивлялась, как это незаурядные, люди, очень рано уходя из жизни, успевали столько всего сделать. Наверное, главное — не потерять ни единого года в молодости. Что-то откладывать в надежде на будущее никак нельзя: в середине жизни мало кому удается наверстать упущенное.